Песок

Мы хвастались, кричали и смеялись. Я дал попробовать лепешки своей матери, а меня угостили молоком из фляги. Это был самый лучший обед в моей жизни! И пресные лепешки уже не казались мне такими безвкусными.

А вечером, за ужином я поглядывал на братьев и боялся. К счастью, отец не пришел с нами трапезничать, а Маса-ба запрещала нам говорить во время еды. Браться злобно зыркали на меня, но молчали и усиленно работали челюстями, хотя матери они уже наверняка поведали, где я провел день. Когда мы уже расходились спать мимо меня прошел брат и задел плечом, а после пообещал наябедничать на меня отцу. Я смолчал и только выше задрал нос, а сам от ужаса был готов расплакаться. Ложась спать, я долго ворочался и прислушивался к тому, что происходит снаружи, ожидая отца и выволочки от него. Но сон сомкнул мои глаза и я не дождался прихода родителя.

Рано утром, не дожидаясь, пока проснется вся семья, я вскочил на ноги и принялся торопливо собираться. Запихав в узелок свой обед, я словно ветер помчался в сторону шатра погонщика Стариса. Неудивительно, что пришел к шатру самым первым и долго ждал остальных. Мои братья пришли хмурыми, но меня не задирали, а держались в стороне. Я невольно воспрял духом и улыбнулся.

Наконец Старис подошел к гигантскому загону с лошадьми и мы принялись отворять ворота. Этот загон возили аж на трех телегах и первым делом на новом месте мужчины собирали не свои шатры, а именно его - вколачивали палки в землю, устанавливали перекладины. Затем подле загона селились погонщики. Старис пас общих лошадей - это те лошади, которыми мог пользоваться любой в племени, если своя лошадь заболела или умерла. У погонщика также был самый большой табун из своих лошадей - вроде голов двадцать. А еще Старису отдавали молодых коней, чтобы тот тренировал их и приучал к седоку, Старис брал за это плату, но какую - не знаю. Итого в загоне бывало и по сотни лошадей, ну или чуть-чуть меньше. Тут всегда было полно работы - натаскать лошадям воды, очистить навоз, найти траву, просушить ее, полученое сено принести лошадям... Дел - не продохнуть.

После того как все лошади вышли из загона, пару ребят сразу же вскочили в седло и погнали табун в сторону полей, мне и еще нескольким мальчикам пришлось бежать позади, однако мы были не самыми последними - замыкал нас Старис, верхом на своем коне. Через несколько часов к стоянке подъехали другие взрослые и начались тренировки. Я снова носился по всему полю и помогал то бинтовать ноги, то чистить копыта, то крутить веревки, то чистить шкуры.

Бывали конечно и передышки и перерывы - в такие моменты я бежал к Аменху и болтал с ним, иногда играл. Аменх был постарше меня и у него была своя лошадь. Он хвастался, что его отец приручил этого дикого мустанга и теперь лошадь под ним послушная и покорная, словно всю жизнь в стойле. Пускай верхом он всего пару месяцев, но он учился у Стариса верховой езде и поэтому уже держался весьма уверенно и редко слезал с коня. Мужчины запрещали мальчишкам слезать с коней по мелочам - степяк должен жить на коне, есть на коне и спать на коне - именно так они аргументировали свой приказ. Не передать словами как сильно я мечтал оказаться на месте Аменха и оседлать его когда-то дикого жеребца! Как же рано я познал чувство зависти...

День прошел насыщенно, я валился с ног, но при этом был безумно счастлив. Погонщики решили переночевать с табуном в поле, а старшие братья решили не возвращать конец домой. Мы втроем поплелись домой - я позади и два брата впереди. Аменх ускакал к себе, напоследок пожелав мне хорошего вечера и поэтому весь путь до дома я провел в молчании.

Не успели мы переступить порог, как Титах закричал во все горло:

- Отец, Янисат не пасет коров, он бегает пасти лошадей!

Из глубины шатра вышла высокая фигура отца и он пристально посмотрел на меня сверху вниз.

- Янисат, это правда?

- Да, отец, - я опустил глаза и сгорбился, ожидая удара.

Отец наградил меня затрещиной и принялся ругать - я прикрывал голову руками и ронял слезы, а отец продолжал меня бить. Наконец он успокоился и запретил мне более появляться у Стариса, и пообещал на завтрашний день спросить у Караса, как я выполняю свои обязанности.

За ужином я сидел и глотал слёзы, а Маса-ба неодобрительно качала головой. После ужина она помазала мои синяки мазью и вытерла мои слёзы своей старой сухой ладонью.

- Ба, отпусти, ба! - вырывался я, что-то внутри меня бунтовало против этой нежности.

- Тише, тише, - она крепко прижимала меня к груди и я потихоньку затих, а после незаметно уснул.

Утром упорно пошел к шатру Стариса и также упорно игнорировал злые выкрики братьев. После обеда, когда мы с Аменхом закончили нашу трапезу, ко мне подошел Старис и начал спрашивать:

- Ты брат Титаха и Сетнаха?

- Да, - непроизвольно убрал руки за спину, словно меня отчитывают.

- Идем, - Старис повел меня к плацу, где лошадей гоняли по кругу.

Он крикнул кому-то, чтобы привели Лужицу - старенькую кобылку, а сам подвел меня к середине плаца.