Песок

Он молился и вслушивался, пытаясь уловить звуки раскопок, но слышал лишь собственный пульс. Может, их не столь уж глубоко засыпало. Может, с матерью все в порядке и ее просто прижало к стене. Может, Лилия — его сводная сестра — жива и о ее истории станет известно. Может, у него еще осталось воздуха на минуту и его смогут откопать. Но грохот, тот грохот… и слишком много песка. В комнате царила тьма. Песок затопил второй этаж «Медовой норы». Наверняка обрушилась большая стена. Рухнула от взрыва. При этой мысли песок на спине Коннера вдруг стал еще тяжелее. В темноте и безмолвии он представил себе тот кошмар, который сейчас творился снаружи. Его быстро приближающаяся смерть стала булавочным уколом в обширном мире страданий. Тот рокот песка, который он слышал, издавала наступающая на них дюна, огромная дюна за шаткой стеной, на которой он родился. Дюна явилась за ним. Она нашла его. И теперь намеревалась забрать его жизнь.

Поняв всю тщетность борьбы с песком, Коннер расслабился — и тут же почувствовал, будто давившая на его спину тяжесть возросла, словно тело его обмякло и песок стремился поглотить освободившееся пространство, забирая все что можно. Сколько еще? Желание вздохнуть становилось все непреодолимее, будто во время игр с братом, когда они напрягали легкие и считали на пальцах. Кружилась голова. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сознание ускользало. Внезапно на него вновь нахлынула паника, вместе с яростным нежеланием умирать. Ему не хотелось умирать. Ему хотелось позвать Роба, мать, сказать им, что он их любит, и пусть их вытащат отсюда, пусть хоть кто-нибудь их откопает.

Ему казалось, что песок уже не так давит на его тело — может, онемела кожа, а может, останавливалась кровь в жилах. Коннер вдруг отчетливо вспомнил, как отец разбудил его однажды утром, приложив палец к седой бороде и делая знак молчать. С трудом соображая, полусонный Коннер вышел из комнаты, которую делил с братом и сестрой, и отец повел его по узкой лестнице на вершину большой стены, где они уселись лицом на восток, свесив ноги. Безветренный, бесшумный рассвет — первый безмолвный восход солнца, который он когда-либо видел, один из тех редких моментов, когда боги перестают грохотать и успокаиваются, когда на них не задувает песок. Коннер сидел и смотрел, как утреннее солнце поглощает звезды, а потом Марс и в идеально-голубом небе расцветает золотистый светящийся купол.

«Почему так тихо? — в замешательстве шепнул он тогда отцу. — Теперь всегда будет так?»

«Еще полчаса, — ответил отец, глядя в небо. — Если повезет».

У Коннера вдруг возникло огромное желание насладиться этим мгновением. Запомнить его, впитать в себя. То, как хлопает крыльями летящая на восток ворона. То, как солнце согревает прохладный утренний воздух. Безветрие на щеках. Тяжелую руку отца на плече. «Запомнить. Запомнить», — говорил он себе. Желание, чтобы так оставалось всегда, охватывало его разум, будто подставленные под кран с проточной водой ладони. А потом он взглянул вдоль стены и понял, что они наслаждаются мгновением в одиночестве.

«Нужно разбудить остальных, — прошептал он. — Палмера и Вик…»

Отец сжал его плечо.

«У них были свои рассветы. А этот — твой».

Больше они не сказали ни слова. А потом солнце поднялось над дюнами, вернулся ветер и возобновился преследовавший их во сне адский рокот. И Коннер, сидя на большой стене рядом с отцом, вдруг понял, что мир полон тайн и странностей. Когда-то, когда он спал, отец точно так же водил на стену Вик и Палмера, чтобы показать им рассвет. Они не рассказывали об этом младшему брату, не делились с ним этим мгновением, и Коннер знал, что тоже не станет этого делать.

И здесь, в погребенной под песком «Медовой норе», он вдруг сообразил, что Роб никогда не видел безветренный рассвет вместе с отцом. Вообще не видел вместе с ним ни одно утро. Вообще его не знал. Песок вокруг тела Коннера стал еще более рыхлым, и он понял, что подходит к концу воздух в его легких, а вместе с ним заканчиваются и ощущения. У него имелась минута или две под давлением дюны, чтобы поразмышлять о жизни — и теперь его время истекло.

Но хотя песок казался легче, свое тело Коннер ощущал острее, чем прежде. Он сглотнул слезы. Сглотнул! Сжимавшие его шею кулаки ослабили хватку. Слышался подземный гул и шорох — будто кто-то нырял рядом. Ему уже доводилось слышать подобный звук, когда он прижимал ухо к утрамбованному песку, под которым искал сокровища отец. Звук этот дайвер мог услышать лишь тогда, когда его костюм был отключен, но включен у кого-то другого. Коннер вдруг обнаружил, что может пошевелиться. Кто-то разрыхлял песок.