Песок из калифорнии (СИ)

В давно немытом стекле витрины с папьемашенными бубликами и калачами отражается фигура приехавшего провинциала, Москву поглядеть да себя показать... Невысокого роста и узкий в плечах, в пиджачке из дерьмантина, что идет на обивку дверей, под ним давно не модная водолазка-битловка ярко-красного цвета, ниже джинсы «Майде ин Индия» с самодельно вставленными клиньями, вся конструкция на 45 см. Еще ниже апельсинового цвета длинноносые туфли, писк семидесятых, с дырочками... Дополняют длинные волосы почти до плеч и усишки, нахальные усишки хипаря-мушкетера, порождение социалистической действительности. Естественно, в мутном стекле, где поверху проплывают над железными облупленными крышами кудрявые облака а по низу пробегают кроссовки, сандалии, туфли, босоножки, кеды и прочая обувка москвичей и гостей столицы, мог бы отразится и совершенно другой типаж - плотный широкоплечий, длинноволосый, с бородой по краю широкой морды, одетый с большим люмпенизмом и одновременно с изыском, но от этого суть не меняется. В стекле магазина «Бублики» отражался провинциал, впервые приехавший в Москву... В разные времена и социальные формации, различнейшие писатели и беллетристы, не один раз пытались описать провинциала и найти существенное отличие от жителе коренного, москвича то есть. Кому-то удавалось, кому-то не очень. Но самое главное неуловимо ускальзывало мгновением из-под жадных перьев. Провинциал отличается от москвича одним - неуверенностью...

И наш провинциал, отраженный многократно в стекле и даже не пришедший к единому знаменателю - то ли он такой, то ли другой, стоял и колебался, зайти или не надо, хватит денег или дорого, что там за люди, стоя что-то пьющие и едящие, поймут ли они его, оценят ли, не обсмеют ли... Или мысли были другие - а надо ли, может быть там, дальше, еще немного, еще чуть-чуть и откроются лучезарные дали, столовка какая-нибудь или шашлычная, а бубликами ли много наешься... До тонкого, обостренного огромным городом и множеством звуков, необычных и разных, донеслось:

Здравствуй милая моя столица,

Город милый Замудонск!..

Необычность словосочетаний - столица и Замудонск, повлекли провинциала дальше, уже выделенного стеклом витрины из толпы таких же провинциалов, гостей столицы который оказывается есть Замудонск...

У ободранной стены, с отбитой штукатуркой, открывающем кроваво-кирпичный фон кладки, стоит-дергается-качается длинная истерзанная фигура, с довольно таки широким разворотом плеч, вся как. будто только что из подвалов Лубянки-КГБ. Мутные глаза смотрят исподлобья, как у питекантропа или неандертальца, длинные черные волосы слипшимися прядями свешивались на опухшее лицо, нижняя челюсть миловидно выезжает вперед, придавая двухметровой фигуре угрожающий вида. Это был хипарь Собака, достопримечательность Арбата, чаще всего сам себя называющий не хипарь, «разъебай», в его руках жалобно звенела гитара производства мебельной фабрики, сам же он довольно таки мелодично и с чувством ритма, слуха и такта, орал что напоминающее народно-разбойничье:

... Комиcсap пришел

Отвязал коня и жену увел...

Толпа была еще больше, чем у "Поэтов Арбата" с Дроном, все подпевали или хотя бы подвывали, деньги сыпались ручьем, подзванивая гитаре, в гостеприимно распахнутый гитарный футляр. Собака явно нравился и был к месту и ко времени. А где же он был раньше, во времена застоя, на чью мельницу лил он тогда воду своими песнями? А где же ему было еще быть, московскому разъебаю, партизану городских трущоб, сексуальному революционеру и алкогольному диверсанту, как не в «Системе», то есть своеобразному хипово- богемно-люмпенско-наркомановско-алкогольному подполью-андеграунду... Перестройка вывела его из темноты подполья на божий свет - любуйтесь люди, слушайте люди, сыпьте прайс, люди... Я пою для вас!

...Будем по лесу гулять,

Комиссариков стрелять!..

Ой любо, ой как любо братцы, в перестройку жить, с нашим атаманом, не приходится тужить!..