Пессимизм, как философская доктрина

Мы не будем долее останавливаться на нравственном чувстве, хотя следовало бы разъяснить еще, в чем состоит и как проявляется его повелительная требовательность. Но мы уже знаем, но отношению к инстинкту мировой жизни вообще, что требовательность его состоит в тоске индивидуального существования. Стремление избавиться от этой тоски заставляет человека преследовать чужие цели, делая их своими, чтобы таким образом фиктивно расширять пределы своей личности, присваивать чужое и поглощать его или быть поглощенным им. В наиболее общей форме своей (т. е. помимо проявления в конкретной форме, в виде любви, честолюбия и т. п.) тоска эта тождественна с тою скукою, которую непременно нужно убить работою, научными исследованиями, совершением подвигов самопожертвования, чтением романов, танцами или игрою в карты. От характера каждой отдельной личности и качества преобладающих в ней инстинктов будет зависеть способ убиения скуки, но затем с эвдемонологической точки зрения вполне безразлично, будет ли скука убиваема научною работою, или чтением романов. Разница между этими двумя способами препровождения времени, с точки зрения полезности их, существует только для общества и вида, но никак не для отдельной личности. Для последней же все подобные занятия могут различаться и заслуживать предпочтения только по степени прочности и интенсивности производимых ими в каждом человеке иллюзий. Одна и та же личность может находить удовлетворение то в разгуле и бурном молодечестве, то в совершении подвигов патриотизма пли аскетизма, как Алкивиад, Игнатий Лойола или тургеневский „Отчаянный“. Развлечения в роде игры в карты или танцев, по самому характеру своему, могут однако служить лишь для немногих людей на долгое время средством убиения скуки. Свойством этим, вообще говоря, могут обладать только способы препровождения времени, связанные с каким либо прочным инстинктом или же представляющие собою подобие Сизифова труда. Таковы, — если отбросить работу для поддержания жизни, — занятия ученого, которым никогда нет конца, или журналиста, обязанного изо дня в день поддерживать передовыми статьями европейское равновесие, или депутата, представляющего „всю Францию“, или агитатора, увлеченного интересами целого класса населения страны, или художника, композитора, писателя, врача и т. п. Способам препровождения времени, находящимся в распоряжении этих лиц, мы и завидуем совершенно основательно, потому что лица эти, если только они искренно увлечены своим делом, без сомнения, менее нас чувствуют страдания жизни, скуку и тоску личной обособленности. Александр Македонский, конечно, основательнее и полнее убивал свою скуку, чем какой нибудь щедринский Глумов. Людовик XIV, искренно веривший, что „государство — это он“, и искренно считавший себя каким-то „roi-soleil“, разумеется, гораздо реже размышлял о суетности жизни, чем его наследник, которого любовница дерзала со смехом называть „la France“. Оратор, увлекающийся сам и увлекающий толпу слушателей до того, что у всех как будто одно сердце и одна мысль, без сомнения, также мало ощущает тоскливое сознание самого себя, как не чувствовали его в пароксизме любви Ромео и Джульетта. Но хотя ученый, оратор и Александр Македонский кажутся нам большими счастливцами, мы не можем не видеть, что воображаемое счастие их состоит только в прочности и интенсивности ощущаемых ими иллюзий. Благодаря особенностям своей организации, они способны как бы выходить из рамок своей личности и фиктивно расширять последнюю до пределов обнимаемых ими интересов; но, куря опиум или напиваясь вином, может предаться подобным иллюзиям и всякий другой смертный.

Не смотря на очевидную иллюзорность стремления „обнять абсолютное“, требовательность инстинкта мировой жизни так велика, что без подобных иллюзий почти невозможно жить. Конечно, по существу дела, страдающий сплином лорд будет совершенно прав, когда объявит, что ему нет никакого дела ни до науки, ни до европейского равновесия, ни до благосостояния соединенного Великобританского королевства, что все это до него лично не касается и потому ничем подобным он себя утруждать не намерен:

...Dankt Gott mir jeden Morgen,
Dass ihr nicht braucht fur’s Rom’sche Reich zu sorgen!
Ich halt’ es wenigstens fur reichlichen Gewinn,
Dass ich nicht Kaiser oder Kanzler bin9

.