Пессимизм, как философская доктрина

Апатия также мало обязательна для убежденного пессимиста, как и самоубийство. Пессимизм — учение воинствующее. Ставя целью своею благо не личностей, а всего человечества, он не может не стремиться к распространению. „Мы признаём в природе и в истории — пишет Гартман — грандиозное и чудное развитие, и верим в конечное торжество разума над слепым, неразумным „хотением“; поэтому мы признаём и реальный исход, который будет состоять в избавлении от страданий существования, и с нашей стороны должны содействовать ускорению и успеху этого великого процесса“. Эту веру в конечное торжество разума Гартман вполне разделяет с Шопенгауэром, и оба они с одинаково пламенным красноречием вербуют адептов для борьбы за спасение мира. Однако-ж планы спасения, предлагаемые тем и другим философом, не одинаковы. Гартман полагает, что развитое человечество, эмансипированное от господства слепого и бессознательного „хотения“, от „неразумного желания жить“, сумеет уничтожить жизнь, волю и всю вселенную посредством того или другого приема, изобретение которого будет делом техники будущего. Шопенгауэр полагает, напротив, что ни в каком техническом приеме нужды не будет: мировая Воля с развитием жизни все более концентрируется в развитом человечестве, так что, раз последнее перестанет „хотеть быть“ — погибнет и Воля, а вместе с тем рассыплется в бездне вся вселенная, которая только Волею держится вместе, как нечто существующее в пространстве и времени. При этом людям не будет даже нужды истреблять самих себя; достаточно погасить тот „факел священного огня, который единый делает человека бессмертным“, но зато увековечивает и страдание: — достаточно отказаться от любви, брака и нарождения детей. Конечно, это не так-то легко, потому что прекрасный пол будет всеми силами противиться такому плану спасения, но ведь тот и „не человек в человеках, кем жена владеет“. В этом отношении убежденный пессимист не имеет права дожидаться принятия его учения всеми, а обязан вести пропаганду примером, отражая соединенные нападки и соблазны женщин. Он ни в каком случае не должен допускать соблазнить себя к произведению потомства, потому что рождение ребенка, заведомо осужденного на страдание, есть тяжкое преступление; он должен, напротив, добиваться того, чтобы на рождение человека смотрели с таким же инстинктивным ужасом, с каким теперь смотрят на его смерть, — чтобы слова „отец“ и „мать“ стали такими же позорными11, как теперь слово „убийца“, — чтобы „родители“ стыдились своего проступка, а „дети“ удивлялись легкомыслию родителей. Он обязан пояснять, что аскет делает более добра, чем всякий филантроп, потому что последний только облегчает страдания, тогда как первый спасает целые поколения от перенесения мучений жизни...