И вот однажды Песталоцци ненадолго отошел от постели умирающего друга, направился в лавку и купил себе мяса и хлеба, которые показались ему вкусными, словно какое-то необыкновенное яство.
Каспар Блунчи умер на руках своей девушки Анны и лучшего друга Иоганна Генриха Песталоцци.
Друзья похоронили молодого революционера и поклялись на его могиле продолжать дело борьбы за лучшую долю крестьян, за всеобщую свободу, в общем — за все хорошее против всего плохого.
У Господа, как известно, своя логика. Почему так получилось, что болезненный и тщедушный Песталоцци выдержал революционно-аскетичный образ жизни, а всегда цветущий и бодрый Менальк — нет?
Иногда мне искренно кажется, что вообще-то смерть не имеет никакого отношения ни к образу жизни, ни даже к болезням. Физически крепкие, тренированные люди умирают, а вечно пьющий и много курящий Черчилль живет до глубокой старости.
Может быть, смерть происходит по велению Бога, а не из-за состояния организма? А уж почему Он так решает, — не нам судить.
Так или иначе, воспоминания о мучительном умирании друга не давали нашему герою покоя.
После того похода в лавку за хлебом и мясом он еще некоторое время соблюдал аскезу в память о Менальке. Но теперь каждую минуту Песталоцци казалось, что жизнь уходит от него. И тогда он решительно перелег на кровать, стал нормально питаться, раз и навсегда отказавшись от аскезы.
Некоторое время это решение казалось предательством памяти друга. Чтобы заглушить в себе это чувство, следовало заняться чем-то серьезным и важным, найти некое реальное продолжение дела Меналька.
Во все времена у всех людей, которые жаждут улучшить жизнь своей страны, есть один вечный враг: коррупция. Она столь же ужасна, сколь и непобедима. Поэтому всякий, кто хочет блага для своей страны, может всегда объявить себя врагом с коррупцией.
Борьба, надо заметить, была абсолютно конкретна.
Они нашли и обнародовали факты вымогательства и издевательства над крестьянами крупного чиновника по фамилии Гребель и подали на него в суд. Суд оказался честным, признал правоту Песталоцци и осудил коррупционера.
Были и другие победы Песталоцци. Но, дорогой читатель, вам вряд ли интересны имена этих давно канувших в Лету чиновников-коррупционеров, с которыми боролся наш герой.
Тем более, признаюсь, описание этих «битв» выглядит весьма однообразно: выявлял нарушения, собирал документы — подавал в суд…
Для понимания нашего героя важнее следующее. Пылкий, романтично-непрактичный юноша не только специально бедствовал, дабы проявить свою близость к бедному классу и через физическую аскезу прийти к пониманию души бедняка; не только изучал Руссо и мечтал быть похожим на своего кумира; не только произносил гневные речи, обсуждал «вопросы политического воспитания» и рассуждал «о духе общественности в нашем городе» — он действовал! Смело, жестко, безбоязненно и, что особенно важно — конкретно.
Как и положено всякому приличному революционеру, Песталоцци даже был арестован. Правда, не за свою антикоррупционную деятельность.
С ним приключилась вот какая история.
В «Гельветическом обществе» был студент по фамилии Мюллер. Так вот, сей Мюллер однажды написал прокламацию под названием «Крестьянский договор», вызвавшую огромной интерес людей и очень жесткую реакцию властей.
В это время все говорили о том, что в Женеве зреют революционные события — ах эта атмосфера предреволюционных дней, это ожидание бури! — и что в случае необходимости для подавления бунта туда должны быть направлены крестьяне из других мест, в том числе из Цюриха.
Мюллер протестовал против этого. В его прокламации некий «обобщенный крестьянин» говорил: «И теперь мы должны идти туда и подавить их силой? Это было бы гнусностью, позором перед Богом и честью. После этого нельзя было бы верить никакой власти! Что бы сказал мой старый добрый дед, если бы он еще жил? И если это так, пусть меня лучше разорвут на части, чем я сделаю хоть один шаг по направлению к Женеве. Клянусь Богом: я не пойду и этим все сказано»[25]
.По сути, это был призыв к неповиновению. Понятно, что власть стерпеть этого не могла.
Первым делом было запрещено «Гельветическое общество». Власть спокойно относилась к любым разговорам, даже самым революционным. Но выдержать прямой призыв к неповиновению? Это уже чересчур.
Мюллер был приговорен к аресту, но его никак не могли найти.
Друзья уговаривали своего товарища явиться в полицию и сдаться. Им казалось, это будет очень в духе их воззрений: и благородно, и честно. К тому же они надеялись, что арест Мюллера может спасти их общество.
Однако Мюллер решил иначе и попросту сбежал.
Вот тогда-то и арестовали Песталоцци. Он был обвинен в помощи Мюллеру и при написании прокламации, и в подготовке к побегу.
Арест ни в чем не повинного человека вызвал непонимание и гнев. За него тут же вступились Бодмер и еще несколько известных людей. Они доказывали, что все обвинения против Песталоцци надуманы — он не имел никакого отношения ни к написанию прокламации (правда), ни к ее распространению (сомнительно), ни к побегу Мюллера (правда).