Пестель

Прапорщик, видимо, был уверен, что, оскорбив Ледоховского, он ничем не рискует. С одной стороны, у него были высокие покровители, с другой — надежда на то, что его однополчанин, едва избежавший в 1826 году наказания, не станет раздувать скандал, привлекая к себе всеобщее внимание. Нелидов, однако, плохо знал Ледоховского. В 1830-х годах граф уже не был зеленым юнцом, он стал опытным боевым офицером. Но, судя по его поступкам, внутренне он остался таким же, каким был в 1825-м: искренним, пылким, решительным до безрассудства. Сносить оскорбления Ледоховский не пожелал и вызвал обидчика на поединок. Нелидов испугался и решил отказаться от дуэли: для него как для штрафного участие в ней означало неминуемое разжалование. Ледоховскому было отправлено дерзкое письмо: оскорбитель объяснял, что, зная графа только лишь по «невыгодным» рассказам о нем, не может «забыться до того», чтобы принять его вызов.

Тут уже за честь Ледоховского вступились другие офицеры-мингрельцы. И дело, конечно, не в том, что сослуживцы графа разделяли его взгляды. Просто, оскорбив Ледоховского и отказавшись при этом от дуэли, Нелидов опозорил и свой полк в целом, и каждого офицера-мингрельца. Выходило, что среди мингрельцев есть трусы, что офицера Мингрельского полка можно безнаказанно оскорбить. Сослуживцы предложили наглому прапорщику выбор: либо публично подтвердить справедливость «невыгодных» сплетен о Ледоховском, либо принять его вызов, либо, если он все же не захочет стреляться с графом, выйти на поединок с любым из них. Нелидов, очевидно, полагаясь на своих влиятельных заступников, мнение сослуживцев игнорировал. Офицеры же такого пренебрежения к себе терпеть не пожелали.

Согласно материалам следствия, вернувшись после одного из светских приемов у Мерлини к себе на квартиру, Нелидов «едва успел сесть за письменный стол, как в комнату к нему вошли Лядоховский, Яковлев, Пепин и Губский-Высоцкий (офицеры Мингрельского егерского полка. — О. К.). Увидя толпу, Нелидов схватил пистолет и с криком «вон» хотел насыпать пороху на полку, но в то же время получил от Лядоховского удар палкою по голове и выронил пистолет на пол, потом еще несколькими повторными ударами сделаны были ему три значительные раны на голове». После чего офицеры покинули квартиру Нелидова. Согласно представлениям эпохи, после этой истории выбора у прапорщика теперь не оставалось: публичное оскорбление действием считалось самым тяжким. Нелидову оставалось только одно — дуэль. Этого, видимо, и добивались офицеры-мингрельцы.

Но Нелидов опять обманул их ожидания. Он предпочел сделать то, что считалось уж совсем бесчестным: пожаловался начальству, подал рапорт по команде. Через несколько дней Ледоховского и Нелидова арестовали, началось следствие. Следствие лично контролировал командующий Отдельным кавказским корпусом генерал от инфантерии барон Г. В. Розен. Как известно, он сочувствовал декабристам.

На Розена пытались влиять нелидовские покровители. Например, граф Клейнмихель, доверенное лицо императора и родственник Нелидовых, просил Розена отпустить прапорщика и судить одного Ледоховского. Клейнмихель прозрачно намекал на то, что об освобождении прапорщика просит его могущественная сестра, но его намекам Розен не внял. А когда Варвара Нелидова попросила императора пощадить брата, Николай I потребовал сведения о службе и поведении прапорщика. Узнав о прошлом Ивана Нелидова, император тоже не стал вмешиваться в ход следствия.

В итоге «по высочайше утвержденной 19 июля 1839 года конфирмации командира Отдельного кавказского корпуса велено графа Ледоховского выдержать в Метехском замке, в каземате, 5 месяцев и потом употребить по-прежнему на службу, а Нелидова, по выдержании в Метехском замке на гауптвахте одного месяца, отправить в распоряжение генерал-адъютанта Перовского. Вследствие сего Нелидов приказом 18-го августа того же года переведен в Оренбургский линейный № 2 баталион».

Отсидев в каземате положенный по приговору срок, Ледоховский вернулся в полк, но служить больше не пожелал и подал прошение об отставке; соответствующий приказ последовал 18 мая 1841 года. При этом поручик стал штабс-капитаном, но, как штрафной, не получил ни пенсиона, ни права ношения офицерского мундира. Уезжая из полка, граф «обязался иметь жительство Волынской губернии Кременецкого уезда в деревне Комаровке». Жить ему предстояло по-прежнему под надзором полиции.

* * *

…Сергей Волконский, вернувшись из Сибири, специально собирал сведения о жизни Майбороды после доноса. Волконский называет в качестве причины отставки доносчика с должности командира Апшеронского полка его очередную растрату. Очевидно, эту версию можно принять, в ее пользу свидетельствует патологическая жадность Майбороды.