Пестрая компания

— Боже мой, скорее чаю! — заторопилась Пегги. — Мы просто умираем без чашки горячего чая! Садись, Рейнольд, и постарайся очаровать мою матушку и сестрицу, а я быстренько сбегаю на кухню и принесу побольше чаю — целое ведро.

Пегги пошла на кухню, а Айрин встала с кушетки и устроилась на стуле с парчовой обивкой, под большой лампой. Под ярким светом юбка ее переливалась.

— Мне кажется, — заговорила она низким, ставшим вдруг мелодичным голосом, — что наша опера звучит для вас несколько странно — в ушах таких людей, как вы, мистер Вейген, кто часто слушал оперу в Европе.

— Ах, что вы! — возразил с присущей ему галантностью Рейнольд. — Как раз наоборот. По-моему, она просто превосходна! Вы часто ходите в оперный театр?

— Так, время от времени, — улыбнулась она. — Американцам трудно заставить себя сводить девушку на оперу.

— Вам нравится опера?

— Просто обожаю! — уверенно заявила Айрин.

Эмили сильно удивилась: дочь ее после их переезда в Нью-Йорк была в оперном театре раза два или три.

— Наслушаться не могу! — призналась девушка.

— Ах, вот оно что! — Рейнольд весь просветлел от удовольствия. — Может, вы как-нибудь окажете мне честь и пойдете в оперу вместе со мной?

— Буду счастлива, — согласилась Айрин.

Вейген сделал глубокий вдох.

— Сейчас они по пятницам вечером дают «Зигфрида»1. Вас устраивает?

— Просто чудесно! Не знаю, право, как дождаться пятницы.

Молодые люди внимательно смотрели друг на друга, а Эмили, сидя на стуле у окна, занималась шитьем. «Бедняжка Пегги, — думала она, — и зачем ей понадобился этот чай? Ничего хорошего от такого приглашения ждать не приходится, могу поспорить с кем угодно!»

Да, давно это было… Вот она со своими девочками в их спальне, с атласной пунцовой скатеркой на ночном столике. Пегги, с побледневшими, безжизненными губами, сидит на кровати, а Айрин говорит — громко, хрипло, с вызовом:

— Я собираюсь выйти за него замуж. Если только получу у них разрешение. Сама поеду в Джорджию и заключу с ним брак прямо в тюрьме, в его камере. Мне наплевать, что будут говорить по этому поводу люди вокруг! Мне глубоко наплевать, чей он тайный агент, — немецкий, египетский или чей-то еще! Какое они имеют право бросать человека в тюрьму?! Война не война — черт знает что такое! Мне наплевать на эту войну! Хорошо бы ее проиграть! Мы ведь дикие, варвары, не умеем обращаться с цивилизованными людьми, и посему мы только выиграем, если эту войну проиграем!

Двери диспетчерской снова отворились, вышел мужчина без головного убора. Постоял, печально вглядываясь в темное небо с несущимися низкими свинцовыми облаками, откуда доносился натужный гул самолетных двигателей. Безрадостно покачал головой, вернулся в помещение; двери за ним захлопнулись, гулко и печально, в этой туманной пелене.

«Ну а взять эти бракосочетания, — думала Эмили. — Сколько же я, старая женщина, повидала их на своем веку! Сколько счастливых невест, сколько ярких цветов, сколько радушных гостей!..»

Айрин, в белом атласном платье, в церкви на Двадцать четвертой улице — ее потом снесли. Какой триумф, какой вызов постоянно мелькали в ее глазах, с какой гордостью она разглядывала приглашенных — совсем не так, как полагается вежливой, радующейся такому событию невесте. Пегги, в красивой желтой тюлевой накидке, как ближайшая подруга невесты; у нее темные круги под глазами, как будто она не спала несколько ночей подряд.

Бракосочетание Пегги полгода спустя. Ее жених — Лоуренс, очень красивый, высокий, с продолговато-угловатым, честным, добродушным лицом. Айрин на свадьбе не было, она уже уехала в Германию, но прислала по случаю бракосочетания сестры длинную поздравительную телеграмму. Пегги ее вскрыла сразу же, первой из всех дружеских посланий, потому что знала, от кого она, и, прочитав, передала Лоуренсу.

— Это от моей сестры, — объяснила она. — Шлет нам свои поздравления и благословляет нас с тобой. У них скоро будет ребенок, советует нам последовать их примеру. Она также просит прислать ей твою фотографию.

Лоуренс, широко улыбнувшись, засунул телеграмму в карман. Долго она пролежала у них в доме в одной из картонных коробок, где целые годы хранились все телеграммы и письма, покуда в доме не объявилась новая горничная и не выбросила прочь весь этот хлам.

Самолет теперь медленно кружил над головой, совершая вслепую облеты над аэродромом; тяжело вздыхая, Эмили прислушивалась к его гулу, — эти звуки наводят ее на мысли о злом фатуме. Если бы Пегги получше узнала этого немца, проявила свою сообразительность; если бы Айрин не была такой самоуверенной, такой проницательной и хитроумной… Тогда, быть может, сегодня Пегги сидела бы в этом несчастном самолете, в этой болтанке в ночной, непроглядной, туманной мгле, а Айрин стояла бы рядом с ней, вся замерзшая, с плотно сжатыми губами… Ах, если бы Пегги не привела тогда в их дом этого человека! Или Айрин не было бы в тот вечер дома… Как же она старалась всегда проявлять разумную заботу о своих девочках; как оберегала, направляла их, руководила ими; как пыталась изменить, вылепить по-новому глину текущих событий!