Пестрая компания

Ты и представить не можешь, с каким нетерпением я жду, когда снова увижу свою родину и вновь поселюсь вместе с тобой, как тогда, встарь; попробую забыть как какой-то кошмар все, что мне пришлось пережить».

Ссора с Пегги за обеденным столом перед поездкой на аэродром произошла вот как.

— Я не желаю жить в одном доме с этой женщиной! — упрямо повторяла Пегги, когда Эмили умоляла ее позволить Айрин приехать к ним.

— Что же ей делать? — вопрошала Эмили. — Не забывай — ей уже за пятьдесят. У нее больше нет родственников — ни одной души во всем мире, кроме нас с тобой, — и только к нам она может обратиться в случае беды.

Пегги неожиданно разрыдалась.

— Всякий раз, как смотрю на ее фотографии, — призналась она, — начинаю думать о Баде, о том, как он тонул в этой немецкой реке… Не понимаю, почему я должна со всем этим мириться?! Кровное родство, кровь и плоть… При чем здесь все это, скажи мне на милость?..

— Пегги, дорогая, она ведь изменилась, — говорю тебе. Это сразу видно по ее письмам. У нее все теперь в прошлом. Ты должна простить ее, должна!

Эмили тоже расплакалась, вспоминая все свои трагические заблуждения, не оставившие никакой светлой надежды события, тяжкое прошлое, скорбные могилы близких, царившую повсюду ненависть, разбитые вдребезги упования…

При виде материнских слез, этого сморщенного, старческого, изможденного лица со следами безутешного горя, Пегги неожиданно смягчилась, обняла мать, постаралась утешить.

— Ну, ладно, ладно, — приговаривала она, — успокойся, не надо плакать… Ладно, все хорошо… Пусть приезжает! Если она в самом деле изменилась — пусть приезжает.

После завтрака под предлогом, что ей нужно в город за покупками, Эмили поехала в церковь и там долго, словно оцепенев, сидела молча. Через разноцветную мозаику окон прямо на нее сочились мягкие, солнечные лучи, высвечивая ее глубокие религиозные чувства. Она с воодушевлением молила Бога, чтобы Айрин и правда изменилась.

Эмили точно знала, была уверена, что долго не протянет, и желала прожить остаток жизни в уютной атмосфере незлобивости и любви, в одном доме со своими двумя пожилыми дочерьми, которые так хорошо начинали в жизни, питая большие надежды на блестящее будущее. Но, увы, все кончилось так неудачно: призрачные надежды рухнули, и теперь жизнь их стала совершенно иной. Пришлось им узнать, что такое одиночество, печаль, нищета, постоянно горько оплакивать свои утраты, страдать от мучительных воспоминаний о погибших.

Сигнальные огни на взлетно-посадочной полосе посылали вверх, в гущу тумана, слабые, словно разбавленные водой блики. Гул самолета становился все слышнее, и вот Эмили вдруг увидела — огни его неуверенно выскользнули из густой белесой темноты. Самолет занесло в сторону, он резко застопорил ход; двигатели нервно загудели, когда он наконец тяжело плюхнулся на полосу и заскользил по бетонке, касаясь ее краем крыла, потом снова подпрыгнул вверх, в воздух, и опять, еще более неуклюже приземлился на бетонку; выпрямился, выровнял крылья, совершил какой-то безумный полуоборот — и остановился, замер прямо перед ними…

Двигатели заглохли, винты крутились все медленнее, выбрасывая на кожухи бледные, разноцветные фонтанчики какой-то жидкости. Эмили глубоко, с облегчением вздохнула.

— Ну вот, все в порядке, мама, — сказала Пегги. — Они благополучно приземлились.

— Вот теперь мне бы поскорее присесть… — прошептала Эмили.

Пегги медленно повела ее вдоль ограждения к скамье у выхода — туда должны направиться пассажиры. Эмили тяжело опустилась на скамью, чувствуя, как дрожат колени под шерстяным плотным костюмом.

Служащие подогнали к самолету трап; широко отворилась дверца, и пассажиры стали выходить из салона.

— Какой позор! Какой кошмар! — возмущалась одна из пассажирок, спускаясь по трапу на землю. — Просто чудо, что мы не разбились!

Ручеек пассажиров, человек восемь — десять, медленно прокладывал себе путь к выходу. Три женщины, пятеро или шестеро мужчин… Эмили с тревогой изучала лица, пытаясь разглядеть, какое из них — лицо Айрин. Вот довольно молодая женщина с ребенком на руках… Нет, это явно не Айрин. Две другие куда старше ее; фигуры обеих точно такие, как у ее дочери… Вышли на полоску неонового света… Эмили нетерпеливо встала со скамьи и, вытянув шею, напряженно вглядывалась… Пегги не выпускала ее руки из своей. Нет, эти лица ей не знакомы! Эмили повернулась к Пегги, спросила:

— Ты ее видишь?

Пегги покачала головой. Одна из прибывших, прекрасно одетая, вышла вперед. Она улыбалась Эмили, и та улыбнулась в ответ. Боже, ведь это же Айрин, а она ее не узнает, — родная мать называется… Но пассажирка прошла мимо, и ее заключил в крепкие объятия крупный молодой человек, который стоял у них за спиной и только повторял:

— Боже мой, мамочка, не заставляй меня больше так волноваться!