Пестрая лента

П р о к у р о р. Вы сказали, Запорожский, что хотите теперь, в судебном заседании говорить только правду. Скажите ее. В чем заключалось давление со стороны следователя?

З а п о р о ж с к и й. Сказать трудно. Меня не били, не морили голодом или бессонницей, никаких таких средств не применяли. Но следователь сказал — возьмешь вину на себя, буду стараться смягчить твою участь, откажешься — тебя ждет самая суровая кара.

П р о к у р о р. И вы, невиновный, взяли вину на себя?

З а п о р о ж с к и й. Да, а что оставалось делать? Я чувствовал себя в замкнутом кругу.

П р о к у р о р. Во-первых, вас допрашивал не один следователь. Во-вторых, не мальчик же вы, грамотный человек, понимаете, что означает оговорить себя. Наконец, в-третьих, вас допрашивал заместитель Генерального Прокурора СССР, почему ему не заявили?

З а п о р о ж с к и й. Я думал, что следствие во всем разберется и опровергнет мои измышления. И потом меня специально готовили к этой встрече.

П р о к у р о р. Встрече предшествовал допрос 5 марта. Он стенографировался. Вас в присутствии стенографистки готовили?

З а п о р о ж с к и й (после долгого молчания). Она же могла выходить.

Я привел этот отрывок из протокола, чтобы просто передать характер бесчисленных словесных поединков.

В. Г. Демин с блеском вел эти очень сложные поединки. Дело он знал до последней запятой, чуть не на память цитировал показания обвиняемых, логика его вопросов была завидной.

Судебное следствие шло примерно полтора месяца. К концу его кое-кто начал даже сетовать — мол, затянули, все уже ясно! Да, все более или менее становилось ясным. Обвинение, однако, этим более или менее не могло удовлетвориться. Надо ведь учесть, что обвинение поддерживалось на косвенных уликах — никто, кроме матери погибшей, не видел преступников над трупом; мать же упорно твердила, что видела Хвата; никто прямо не подтверждал связь Запорожского с Ириной. Значит, каждая косвенная улика должна была быть безупречной.

Вопросы прокурора образовали логическое кольцо, в котором не осталось ни одной щелочки. И когда подсудимые, отрицая причастность к событию, вынуждены были объяснять, откуда же им известны такие детали, которые следователь не мог подсказать при всем желании, они запутывались больше и больше.

Надо отдать должное защите — С. Б. Любитов и М. П. Городисский вели дело очень квалифицированно. Они были серьезными процессуальными противниками сравнительно молодого прокурора. На стороне защиты был могучий союзник — факт оправдания троих, которые тоже признавались. В союзе с обвинением были факты. Но чтобы они «говорили», их надо было заставить говорить.

Вот, скажем, такой эпизод. Запорожский, который отрицал вообще всякое знакомство с Ириной, точно описал расположение мебели в ее комнате. Известно это ему было якобы со слов следователя. При этом он не указал трюмо, которое было в 1962 году, но которого не было в 1967 году. Защита, естественно, истолковала эту «ошибку» в пользу подсудимого — следователь-де не знал, что было в 1962 году, поэтому и не сообщил о трюмо Запорожскому. Убийственный довод? Однако прокурор просит огласить показания свидетельницы Тишко — это она дала правильное описание квартиры вместе со злополучным трюмо еще до ареста Запорожского. Показания эти были перед глазами следователей. И если бы он «учил» Запорожского, то вряд ли опустил бы эту деталь.

Но, естественно, построить только на этом все обвинение было бы по меньшей мере легкомысленным. Я уже упоминал о показаниях свидетелей и других уликах, которые разоблачили ложь подсудимых. Иногда какая-то мелочь под скрупулезным анализом обвинения приобретала силу серьезного доказательства.

Мать погибшей, получив в свое время деньги от семьи Запорожского, отрицает даже простое знакомство с обвиняемыми и их близкими.

— Хорошо, — спрашивает прокурор, — но ведь вы ездили к родственникам Запорожского? В частности к Кучере?

— Ну ездила.

— Зачем?