П а в е л
К у з ь м а. Он какой из себя был… Евстигнеев то?
П а в е л. Веселый, крепкий, как груздь.
К у з ь м а. В самый раз.
П а в е л. Сколько их там полегло… веселых, крепких… Помянуть бы… душа иссохла.
К у з ь м а. Ты свой лимит давно выбрал.
П а в е л. Если чуть-чуть, а? В тайничке-то, поди, припрятано? Ну-ка, наведи, сын, ревизию!
К у з ь м а
П а в е л. Хоть помирай. Голова пухнет…
К у з ь м а
П а в е л. Ты у меня умник, сын. А тут промахнулся. Вот послушай. Илья сказывал. Призвал как-то князь русский проповедников разных. Они всяк свою веру хвалят. Как же, Русь — кусок лакомый! Один толкует: мы-де сала не едим. Другой тоже нашел чем хвастать: у нас, мол, плоть обрезают. Третий вовсе зарапортовался: дескать, хмельного на дух не принимаем. А четвертый по-нашенски рубит: «Мы не обрезаемся, а водку салом закусываем». Прогнал князь трех проповедников. С четвертым стал пить да приговаривать: «Питие есть Руси веселие».
К у з ь м а. Он, князь-то, поди, в меру пил.
П а в е л. Кто устанавливал ту меру? Наша мера: пей, пока ноги держат.
К у з ь м а. Ты как-то сказывал, омуток приглядел… свозил бы! Мне порыбачить охота.
П а в е л. Правда, что ли?
К у з ь м а. Раз говорю, значит, правда.
П а в е л. Тогда поплывем… это как раз у выпасов. Заодно и подпаска моего сменим.
П а в л а. Копачи-то уж на кургане шарятся… Че их понесло?
К у з ь м а. Профессор карту отыскал древнюю. В той карте указано: клад на кургане.
П а в л а. Нету… нету лошадки! Кузьма! Кузьма! Лошадка где?
К у з ь м а. Какая еще лошадка?
П а в л а. Которая здесь была спрятана.
К у з ь м а. А, медяшка-то эта!
П а в л а. Медяшка? Да она из чистого золота! Из червонного!
К у з ь м а. Ну? А я и не знал… Ковырнул случайно сучок… смотрю, медяшка. Тут археологи появились. Я им и отдал. Думал, ничья.
П а в л а. Ничья… моя это! Моя! Я на кургане ее подобрала. Лети к этой сове! Отними!
К у з ь м а. Отдал… как же я отниму?
П а в л а. Как отдал, так и отнимай. Этой лошадке цены нет!
К у з ь м а. Ты ж ее на кургане нашла… курган государственный. Стало быть, и лошадка государству принадлежит.
П а в л а. Ага, значит, про курган ты довел копачам? Ты! Ну, сказывай! Врешь тут про карты…
К у з ь м а. Я только сказочку рассказал… про чудака одного. Они сами сообразили.
П а в л а. Сами?! Сами?! Все ты, ты, змей подколодный! Они бы до второго пришествия рылись в ложбине!
К у з ь м а. За безделицу эту?! За игрушку?!
П а в л а. Золотая игрушка-то… из чистого золота!
К у з ь м а. Что, что из золота? Разве оно человека дороже? Вон тятя… не так, не так рассуждает! Все рукоделья свои — даром… А они в сто раз лучше твоей лошадки! В тысячу! Тятя — талант, самородок! Так все говорят. Он в жизни меня не ударит… а ты…
П а в л а
К у з ь м а. А руки его… руки-то тоже в печку?
П а в л а. Для вас же стараюсь… для вас коплю! Расхитители!
К у з ь м а. Заодно и меня кинь в печку. Кинь, я сам на шесток залезу.
П о п о в. Скрывать не хочу — тянет, закручивает, как воронка в реке. Но тропки у нас разные, Павла Андреевна. И вряд ли сойдутся.
П а в л а. Тянет — не выплывешь. И не старайся. Я в той же воронке… И не робею…
П о п о в. Не надо, Павла Андреевна. Не привык я на чужих костях топтаться.
П а в л а. Ты про Павла? Оставь! Мы с ним давно чужие. А сейчас и вовсе уходить собрался. Сойдемся — жизнь-то под горку катится.
П о п о в. Заборчик во мне… небольшой такой заборчик, Павла Андреевна. А переступить его не могу. Ты уж не обижайся.
П а в е л. Решила с Поповым устраиваться?
П а в л а. С кем-нибудь да устроюсь. Не печалься.
П а в е л. О сынах печалюсь… не о тебе.
П а в л а. Ну вот, опять за рыбу деньги. Прими посошок да ступай.
П а в е л
П а в л а. Опять куражишься? Водка смелости придает?
П а в е л. Я и трезвый теперь не трушу. Терять нечего, всего лишила: сыновей, дела… А я выпрямлюсь… напрасно старалась. Ежели вниз покачусь — тоже не жди добра: подпущу тебе красного петуха!