(Смеется.) Идеалист! (Насвистывает несколько тактов, не глядя на доктора.) Не люблю я вас, академиков. Ну, ты это знаешь, доктор, я тебе сразу сказал: никакого у вас удовольствия в работе. (Продолжает работать и насвистывать.)
Дом.
Хор.
Корифей.
Хор.
Корифей.
Хор.
Корифей.
Входят Бабетта с гусем и доктор философии.
Бабетта. Да-да, господин доктор, я знаю, но мой муж… да-да, срочно, господин доктор, срочно, хорошо, я передам. (Оставляет доктора и подходит к рампе.) Муж заказал гуся. Вот он, пожалуйста! И я должна жарить. Чтобы подружиться с этими там — наверху.
Слышен звон колоколов в церкви.
Нынче суббота, Кан вы слышите, и я не могу отделаться от дурацкого предчувствия: может, они в последний раз звонят, эти колокола…
Голос Бидeрмана. Бабетта!
Бабетта. Не знаю, сударыни, всегда ли прав Готлиб. Он ведь в свое время тоже говорил: конечно, они прохвосты, но если я с ними разругаюсь — тогда прощай наша туалетная вода, Бабетта! А стоило только ему вступить в их партию…
Голос Бидермана. Бабетта!
Бабетта. И всегда одно и то же! Я уж знаю моего Готлиба. Слишком он мягкосердечен, да-да, просто слишком мягкосердечен! (Уходит с гусем.)
Хор.
Доктор философии. Добрый вечер…
Корифей.
Пожарники мчатся на свои места.
(Публике, после того, как отзвучали возгласы «готов».)
СЦЕНА ПЯТАЯ
Дом.
Вдова Кнехтлинг все еще здесь — стоит. Звон колоколов становится громче. Анна накрывает на стол, Бидерман вносит два кресла.
Бидeрман…Потому что у меня нет времени, фрау Кнехтлинг, вы же видите — абсолютно нет времени, чтобы заниматься покойниками. В общем, я уже сказал: обратитесь к моему адвокату.
Вдова Кнехтлинг уходит.
Анна, закройте окно — собственного голоса не слышно!
Анна закрывает окно, и звон колоколов становится глуше.
Я же сказал: скромный, уютный ужин. На кой черт эти идиотские канделябры?
Анна. Но они всегда тут стояли, господин Бидерман!
Бидерман. Я сказал: уютно и скромно. Чтобы никаких излишеств! А эти вазы, черт бы их побрал! Подставочки для ножей, серебро, сплошь серебро и хрусталь. Что они подумают? (Собирает подставочки для ножей и сует в карман брюк.) Вы же видите, Анна, в чем я — в самом старом домашнем пиджаке, — а вы? Большой нож для дичи можете оставить, он понадобится. Остальное серебро прочь, прочь! Господа должны чувствовать себя как дома… Где штопор?
Анна. Вот он.
Бидерман. А попроще у нас ничего нет?
Анна. На кухне. Но он ржавый.
Бидерман. Тащите его сюда! (Берет со стола серебряный кувшин.) А это что такое?
Анна. Для вина…
Бидерман. Серебро! (Тупо смотрит на кувшин, потом на Анну.) Это что, всегда у нас было?
Анна. Но это же нужно, господин Бидерман.
Бидерман. Нужно! Что значит нужно! Что нам нужно — так это человечность, братство. Убирайте кувшин! А это что вы там принесли, черт побери!
Анна. Салфетки.
Бидерман. Дамаст!
Анна. Других нет.
Бидерман (собирает салфетки и сует в серебряный кувшин). Целые племена живут без салфеток, а такие же люди, как и мы…
Входит Бабетта с громадным венком.
(Еще не видит ее, стоя у стола.) Я уж думаю — нужна ли нам вообще скатерть…
Бабетта. Готлиб…
Бидерман. Чтобы никаких классовых различий! (Замечает Бабетту.) Что это за венок?
Бабетта. Который мы заказывали. Ну что ты скажешь, Готлиб, — прислали венок сюда. А ведь я сама написала им адрес — адрес Кнехтлингов, черным по белому. А тут и лента и все наоборот.
Бидерман. То есть как — лента наоборот?
Она показывает ленту.
НАШЕМУ НЕЗАБВЕННОМУ ГОТЛИБУ БИДЕРМАНУ. (Разглядывает ленту.) Не принимай. И речи быть не может! Пусть перепишут… (Возвращается к столу.) Ты меня не нервируй, Бабетта, я занят другими вещами, черт побери, не могу я быть и тут и там.