Пьесы

Прозерпина. Гильдия святого Матфея — в понедельник. Независимая рабочая партия^{15}, гринвичский филиал, — в четверг. В понедельник — социал-демократическая федерация^{16} в Майл-Энде. Четверг — первый урок с конфирмантами^{17}. (Нетерпеливо.) Ах, я лучше напишу им, что вы не можете. Подумаешь, какая-то кучка безграмотных, дерзких уличных разносчиков, у которых нет ни гроша!

Морелл(посмеиваясь). Да, но, видите ли, это мои близкие родственники, мисс Гарнетт.

Прозерпина(изумленно уставившись на него.) Ваши родственники?

Морелл. Да, у нас один и тот же отец — на небесах.

Прозерпина(с облегчением). О, только-то!

Морелл(с огорчением, доставляющим некоторое удовольствие человеку, который умеет так бесподобно выразить его голосом). Ах, вы не верите. Вот так-то и все — только говорят это. Никто не верит, никто. (Оживленно, снова переходя к делу.) Да, да! Ну что же, мисс Прозерпина? Неужели вы не можете найти свободного дня для разносчиков? А как насчет двадцать пятого? Третьего дня это число было свободно.

Прозерпина(перелистывая календарь). Занято — Фабианское общество.

Морелл. Вот навязалось это Фабианское общество! А двадцать восьмое тоже не выйдет?

Прозерпина. Обед в Сити. Вы приглашены на обед в Клуб предпринимателей.

Морелл. Ну вот и отлично: вместо этого я отправлюсь в Хокстонское общество свободомыслящих граждан.

Прозерпина молча записывает, и в каждой черточке ее лица сквозит неуловимое презрение к хокстонским анархистам. Морелл срывает бандероль с оттиска «Церковного реформатора»^{18}, присланного по почте, и пробегает передовицу мистера Стюарта Хэдлема и извещения гильдии святого Матфея. Действие оживляется появлением помощника Морелла, достопочтенного Александра Милла, юного джентльмена, которого Морелл откопал в ближайшей университетской общине, куда этот молодой человек явился из Оксфорда, чтобы облагодетельствовать лондонский Ист-Энд своим университетским образованием. Это самодовольно-добродушный, увлекающийся юнец, в котором нет ничего определенно невыносимого, за исключением его привычки говорить, вытянув губы трубочкой, что якобы способствует более изысканному произношению гласных и к чему пока и сводятся все его попытки насадить оксфордскую утонченность в противодействие хэкнейской вульгарности. Морелл, которого он завоевал своей истинно собачьей преданностью, снисходительно поглядывает на него поверх «Церковного реформатора».

Ну, Лекси? Как всегда, с опозданием?

Лекси. Боюсь, что да. Как бы я хотел научиться вставать пораньше.

Морелл(в восторге от избытка собственной энергии). Ха-ха-ха! (Лукаво.) Бодрствуйте и молитесь, Лекси, бодрствуйте и молитесь!

Лекси. Я знаю. (Стараясь быть остроумным.) Но как я могу бодрствовать и молиться, когда я сплю? Не правда ли, мисс Просси? (Идет к камину.)

Прозерпина(резко). Мисс Гарнетт, сделайте одолжение!

Лекси. Прошу прощения! Мисс Гарнетт.

Прозерпина. Вам придется сегодня поработать за двоих.

Лекси(стоя у камина). Почему?

Прозерпина. Не важно почему. Вам полезно будет хоть раз в жизни взять пример с меня: заработать свой обед, прежде чем съесть его. Довольно лентяйничать. Вам следовало быть на обходе еще полчаса тому назад.

Лекси(в недоумении). Она это серьезно говорит, Морелл?

Морелл(в самом веселом настроении, глаза так и сияют). Да. Сегодня я лентяйничаю.

Лекси. Вы! Да разве вы умеете?