Пьесы

Спасибо вам, великая артистка Анна Николаевна Охотникова, хозяйка этого дома. Как я счастлив, что сегодня попал сюда! Николай Осипович, не сердитесь, но я влюблен в вашу жену. Влюблен уже давно и безумно. Ради нее я попал вчера в «Прагу». Красивее ее голоса я ничего не слышал. Простите меня за то, что встрял в драку с нэпманами, но я не выдержал, не смог сдержать себя. И я, и мой отец, и моя мать, и мой дед — мы все артисты, как же мне было терпеть такое хамство. А теперь из-за меня вы лишились работы и должны искать другое место. Не осуждайте меня и Васю не осуждайте. Он хоть и старше меня, но так же горяч, мы с ним одной крови. Оба ненавидим буржуев и любим искусство, потому что революция и искусство ведь это одно и то же, одно вытекает из другого, правда, Вася?

П а п у. Ай, студент, ай, молодчик, как говорит — заслушаешься.

С к р ы п ч е н к о. Правда, мальчик! Мы эту сволочь рубали под Херсоном, под Житомиром, под Проскуровом и будем рубать. Скоро позовет нас Семен и скажет: «По четыре становись!»

И он опускается рядом со мной на колени перед Анной Николаевной.

А когда я буду умирать, обливаясь своей святой солдатской кровью, я умру с вашим именем на устах, Анна Николаевна!

Тогда Изумруд тоже падает перед Анной Николаевной на колени.

И з у м р у д. И я умру! К чертовой матери!

А н н а (треплет нам волосы). Ну, вставайте же! Зачем вам умирать, таким кудрявым, молоденьким, симпатичным? Живите!

Охотников передает гитару Соне, она запевает, и мы все подпеваем ей.

С о н я. «Со за чаво? Чаво дэлано? Дро табуно, дро табуно гэя ег джено. Ев гея?»

М ы  в с е. Фортэс!

С о н я. Парудя?

М ы  в с е. Фортэс!

С о н я. Кхэрэ авья!

М ы  в с е. Фортэс![2]

Песня допета. Мы встали с колен и окружили Анну Николаевну.

О х о т н и к о в (с бокалом вина подходит к нам, полный достоинства и спокойствия). От себя и от всех Охотниковых благодарствую. (Мне.) Нет, никакой вашей вины во вчерашнем происшествии нет. А за любовь к Анне Николаевне спасибо. Нынче у нас особый день. Тридцать один год назад, когда распался наш старый хор, стали мы собирать новый. Искали певцов, певиц, танцоров, гитаристов. «Ты сходи, — сказал мне один человек, — на Прохоровку, в рабочие женские спальни. Там молодая русская ткачиха так поет — заслушаешься». Пошел я на Трехгорку, в прохоровские спальни, как теперь говорят, в общежитие. И услышал я там Нюшу. Пела как ангел. Простая девчонка, деревенская. Взял ее к себе в хор. А через год поженились мы с ней. Тридцать лет, день в день тому назад. В храме Всех Скорбящих радость на Большой Орде. Было это после смерти Александра Александровича, за год до коронования Николая Александровича. Короновали его в Кремле, а свита его жила здесь у нас, в Петровском дворце. После венчания покатили мы в Петровский парк на десяти извозчиках. В этот самый домик. А через десять лет, — только через десять! — родилась у нас дочка. Вот она — Сонька. Теперь уж сама мама. И имущества у нас было — вот эта самая медвежья шкура да вот эта гитара Краснощековская. Приезжали к нам гости, пели, плясали, завидовали молодости нашей и счастью. Ведь были мы здесь счастливы. (Показывая на жену.) Она и счастье и свет в этом домике.

С к р ы п ч е н к о. Спойте нам, Анна Николаевна! Порадуйте!

А н н а. Нет, уж лучше я вам мою пластинку поставлю… Там у меня голос звонче, моложе.

Охотников заводит граммофон, ставит пластинку, и по всему домику несется голос Анны, низкий, бархатный, душевный. А на фоне своего пения сама Анна Николаевна говорит.

Все ты правильно сказал, Николай, все события вспомнил. Об одном только не упомянул, пощадил меня. А ведь сегодня день в день исполнилось мне пятьдесят.

Несмелые голоса Скрыпченко и мой: «Поздравляем, поздравляем…» Но Анна Николаевна делает жест, чтоб не перебивали ее.

В этот день была у нас свадьба. Тогда мы и решили… Как исполнится пятьдесят — в этот день навсегда я брошу пение, уйду на покой. Не удалось нам с тобой, Николай, накопить состояние, ну да черт с ними с деньгами, проживем! Дочка у нас, внучка у нас, гитара у нас, медвежья шкура… Правда, Папу?

П а п у. Ты всегда правду говоришь, лебедка! Раз так говоришь — значит, так оно и есть.

С к р ы п ч е н к о. Да кто же лучше вас петь может?

Я. Разве пятьдесят это много?

А н н а (гладит меня по голове). Для женщины много, мальчик. А для певицы и вовсе. У нас теперь молодые появились: Ляля, Марина, Нина. Они славно поют.