Пьесы

На Ленинградском проспекте зима. В восемь еще темно. Снегоочистительные машины убирают мостовые. Автомобили с зажженными подфарниками катят по шоссе. Серый рассвет за восточной стеной стадиона «Динамо». Обозначенный тремя разноцветными огнями, садится вертолет на центральную станцию. Откуда-то несутся звуки утренней радиозарядки. Действие, как и предыдущие, начинается с панорамы квартиры Забродиных. В кухне кипит одинокий чайник. В большой комнате, где нет большой кровати, на которой спала Клавдия Петровна, от чего комната стала еще больше, у стола, освещенного настольной лампой, пишет  З а б р о д и н. На плечи его накинуто теплое пальто: от окна, закрытого тяжелой портьерой, дует. В маленькой комнате под голубым одеялом спит  М а ш а. У зеркала бреется  Б о р и с.

М а ш а (открывает глаза). Зачем?

Б о р и с. Что?

М а ш а. Зачем так рано. Ведь сегодня воскресенье… Я думала, мы будем спать до десяти… Или до двенадцати…

Б о р и с. Я уж и чаю попил. Хочешь, тебе принесу? А хочешь, кофе сварю? Будешь лежать в постели и пить.

М а ш а. Иди ко мне.

Б о р и с (садится но краешек постели). Ну?

М а ш а (обнимает его). Неужели это ты? Муж мой… Как странно. (Гладит его руку.) Здравствуй… (Закрывает ему рот ладонью.) Скажи что-нибудь… Ага, трудно… Тогда молчи. А то сморозишь что-нибудь… Вроде биотоков. Куда это ты разрядился? Сегодня воскресенье, и нам некуда торопиться… Вчера я проснулась рано-рано… А сегодня поздно-поздно… Потому что сегодня воскресенье. И все спят… Все спят, кроме почтальонов. А все почтальоны бегают с тяжеленными сумками, только один почтальон валяется в постели. А как девчонки расстроились вчера, когда узнали, что я ухожу и больше не буду с ними бегать по этажам, и звонить в подъезды, и опускать в ящики письма и газеты… Женька, знаешь, рыженькая такая, даже заплакала. А вместо меня взяли совсем малявочку, Жанну Епихину, она в нашем доме живет… Я им говорю: «Ну что вы плачете, дурочки, вы за меня радоваться должны. Ведь я на завод, а не куда-нибудь от вас… Через полгода разрядницей буду, а через пять лет институт кончу, инженер… Может, и Борис, мой муж, — тут я так строго на них посмотрела, — может, и мой муж со мной будет…» Тут они еще сильней заплакали. «Я, говорю, к вам часто на почту буду забегать… Ну, не очень часто, а буду. Ведь теперь на мне весь дом. Вот вы к нам и приходите, я вас с моим мужем познакомлю…» Ну, что ты молчишь, муж мой?

Б о р и с. Я тебя слушаю…

М а ш а. Я тебе нравлюсь?

Б о р и с. Да… Я, наверно, к тебе испытал все, что один человек может испытать к другому за всю жизнь. Бегал от тебя. И ненавидел. И ревновал. Ко всем ревновал. Даже к начальнику почты. И скучал без тебя… И ты?

М а ш а (гладит его руку. Закрывает глаза). Как мне хорошо с тобой. Даже страшно.

Б о р и с. Почему же страшно?

М а ш а. А вдруг я потеряю тебя… Это, наверно, нехорошо, что мы так счастливы… В доме такое горе, а мы счастливы.

Б о р и с. Мама хотела, чтоб мы были вместе. Она всегда знала, чего я сам хочу, лучше меня.

М а ш а. Дай мне ее карточку.

Борис берет со столика и передает Маше портрет Клавдии Петровны.

(Внимательно рассматривает портрет.) Ты ненавидел меня? Когда же?

Б о р и с. Первый раз в жизни мама оскорбила меня, негодяем назвала. В ту ночь… Помнишь?

М а ш а. Из-за меня?

Б о р и с. Да. Я к тебе под дождик побежал, помнишь? На лестницу вытащил. Ух и ненавидел я тебя!

М а ш а. За что?

Б о р и с. За то, что жить без тебя не могу. Не могу — и точка… А потом, когда ты против всех пошла, за меня вступилась… И мы ушли с тобой отсюда…

М а ш а. Не надо вспоминать, Боря…

Б о р и с. Теперь одни. Мамы нет. Отец есть, но все равно как бы и нет его. Со мной не разговаривает, не смотрит, руки не подает… Ну что ж… это его дело…

М а ш а. Ему очень трудно без Клавдии Петровны, одному…

Б о р и с. Развалилась семья Забродинская…

М а ш а. Он и пил-то первое время сильно так, потому что горько ему, страшно, непривычно… Спит он?

Б о р и с. Я не заходил. Посмотрел в скважину. Нет вроде. Сидит и пишет. Опять свои письма пишет… Как не надоест…