Пьесы

О р л о в. Как только сойдем на берег, торжественно свадьбу отпразднуем. (Пауза.) Вот и я… должен скоро стать мужем… прекрасной девушки… которую люблю! (Сжав кулаки, закрывая глаза. Очнувшись.) И я верю, что у вас и у меня будет семья! (Пауза.) Времени у нас сейчас много. Может быть, есть вопросы?

Все молчат.

Г р и г о р ь е в (подходя). Разрешите?

О р л о в. Пожалуйста!

Г р и г о р ь е в. Я хочу сказать, чтобы вы не утруждали себя.

О р л о в. Чем?

Г р и г о р ь е в (тихо). Вы ищете повод для беседы, чтобы как-то занять нас, оттянуть наши думы от… Только вы напрасно беспокоитесь: команда понимает свое положение… Не я один — мы все очень переживаем за наших трех соседей, волнуемся за остальную часть экипажа: ведь хлор — он повсюду! Но мы молчим… Даже Куракин сознает, что об этом нельзя говорить! А ведь все думают о наших товарищах и… очень страдают за них!

О р л о в. Я тоже о них думаю! Надеюсь, что они не в худшем положении…

Г р и г о р ь е в. Давай бог! Тогда тем более, пусть жизнь в отсеке идет нормально!

О р л о в. А я меньше всего собирался ее нарушать. Что там у нас по расписанию?

Григорьев смотрит в свою записную книжку. Молчит. Косится на Орлова. Пожимает плечами.

Г р и г о р ь е в. Прямо насмешка какая-то, честное слово! Вечер самодеятельности! (Усмехается.) Самодеятельность! Я, например, пою… Но мне на одно верхнее «си» литр воздуха необходим! Панычук и Грушевский — плясуны! А разве при таком дыхании спляшешь?

Б е р м а н (вдруг). Я могу вам почитать… (Достает из-за пазухи тетрадку.)

П а н ы ч у к. Ох, сейчас что-нибудь техническое…

Б е р м а н. Нет! Это стихи! У меня их целая тетрадка! Между прочим, пишу два года. Раньше не хотел об этом говорить… а теперь можно… Ситуация… вполне подходящая!..

О р л о в. Мы вас слушаем, товарищ Берман!

Б е р м а н (открывает тетрадку). Это стихотворение называется «Мать». (Начинает с подъемом читать.)

Не знаю точно месяц и число,
Но ясно помню, как легко и прямо
В меня вошло простое слово — «мама»
И это слово душу потрясло!

Оно лишь после выразилось в звуке,

Теплом наполнив детскую кровать,
Но первое, что я запомнил, — руки!
И телом понял: эти руки — мать!

Она входила в мужество со мной;

Я с ней прошел огнями и громами…
Я и теперь еще грущу о маме,
Такой далекой и такой родной!

Пусть мины рвутся и вода клубится,

Мне ясно виден свет ее лица,
С ним — легче жить! С ним — яростнее биться!
С ним — глуше вой железа и свинца!

Нам всем знакомы добрые морщины,

Движенье спиц по темному чулку…
Вот вы уже солдаты и мужчины,
Видавшие немало на веку,

Но слово «мать», как вечный голос жизни,

Звучит в душе всех радостней, и вот
Оно, как стяг, как преданность отчизне,
Нас в грозный час к бессмертию ведет![4]

О р л о в (сразу). Прекрасные стихи! Спасибо, товарищ Берман! А теперь… где баян, товарищ Панычук?

П а н ы ч у к. Простите, не понял!

О р л о в. Где баян, говорю? Кстати, и соседям будет веселее работать!

Панычук молча встает, подает баян.

Куракин… кажется, хорошо играет на баяне! Давайте Куракина!

Коку помогают сойти с торпедного аппарата.

К у р а к и н (берет аккорд). Что играть? (Садится на ящик.)

Г р и г о р ь е в. На ваше усмотрение. (Орлову.) Разрешите начать, товарищ старший лейтенант?

О р л о в. Пожалуйста!

К у р а к и н (объявляет). Старинная матросская песня: «Гибель «Варяга»».

О р л о в (улыбнувшись). Э нет, эта не пойдет! Давайте другую!

Тишина. Первый куплет кок играет нормально, затем переходит на вариации. Увлеченный игрой, поднимается и вдруг резко обрывает мелодию.

К у р а к и н (виновато). Простите… пальцы… не слушаются…

Д ж и б е л и (после паузы). Если разрешите, товарищ старший лейтенант, я могу рассказать про кино! То есть не совсем про кино, но в общем…

О р л о в. Начинайте, мы слушаем!