Пьесы

М а к л е н а. Скажите, вы правда могли бы убить человека? Правда? Сознательно? (Ищет в темноте его глаза.) Чтобы было нужно и трудно?

М у з ы к а н т. Если бы я мог убить человека, я давно и прежде всего убил бы себя, ma fille!

М а к л е н а (доверчиво). Значит, в легионах на войне вы никого не убили?

М у з ы к а н т (вспыхнув). Прочь, черт побери! Не то я убью тебя! Да! Я убивал в легионах! За гуманизм, за великую Польшу убивал!..

М а к л е н а. Вы сказали так, я и поверила…

М у з ы к а н т. Убивал, черт побери! (Успокоившись.) Впрочем, опять, кажется, вышла риторика. Я убивал других, а себя, как видите, до сих пор еще не убил. Сколько фальшивых, даже подсознательных слов. Я действительно дырявый музыкант. Я, кажется, накричал на вас? Простите. Это я на себя кричал. Ей-богу, на себя!

М а к л е н а. Да я бы тоже себя никогда не убила. И не убью, хоть бы там что! И не нужно, совсем не нужно, чтобы пан музыкант убивал себя. Пусть уж убивают себя другие. Вы, вероятно, не поверите, если я вам скажу про одного такого… Есть такой человек, который предлагает деньги тому, кто его убьет. И вместе с тем хочет убить других. И все ради наживы… А что бы вы сказали про того, кто его убил бы?

М у з ы к а н т. Если бы у меня были деньги, я бы тоже заплатил тому, кто взялся бы меня убить. И это, я думаю, уже не риторика…

М а к л е н а. Вас не за что… (После паузы.) Давайте бросим об этом! Скажите теперь вы о чем-нибудь другом!

М у з ы к а н т. О чем?

М а к л е н а. О чем? Ну хоть бы об аллее, например.

М у з ы к а н т. Мне холодно. Я с похмелья. А аллея — это глупости. Мираж. Это я спьяну фантазии развел. Никогда такой аллеи у меня не было и не будет… Уходите!

М а к л е н а. Я тоже люблю разводить фантазии. Но я всегда думаю, что какая-нибудь из них да исполнится. Даже сегодня думаю… (В воображении — Окрай, тюрьма, гуси, вчерашняя улица. Почему-то стало жаль музыканта. И почему-то захотелось хотя бы поцеловать его на прощанье.) Смотрите же, вон, кажется, немножко стало светлее? Заря как будто? Смотрите, здесь была и аллея. Видите? Здесь в том году росли огромные деревья. Видите, вот клен? Пан Зброжек срубил. А правда, клен и ночью похож на ксендза?

М у з ы к а н т. Ничего не вижу…

М а к л е н а. Так представьте себе, что вот здесь та аллея. Ну а небо и правда уже светлеет. Вас ждет девушка.

М у з ы к а н т. Ну и что?

М а к л е н а. Так представьте, что я хоть немножко та девушка. И вы сможете поцеловать меня. Только, пожалуйста, не в руку, я не люблю, когда целуют в руку. А вот прямо сюда, в щеку. Видите?

М у з ы к а н т. Вижу. (Стоит.)

М а к л е н а. Вы целуете ту девушку. У нее дрожат губы. Вот только не знаю, что она скажет, когда почувствует, что от вас еще и до сих пор очень водкой несет. Сколько вы выпили? Если хотите поцеловать, то уж целуйте в руку, скажет… (Поцеловала его.) Прощайте! (И исчезла, растаяла в предрассветной мгле, оставив на небритой щеке теплую влагу. И еще как будто бы музыку. Да, музыку. Слышанную когда-то давно. Когда? Где? Он слышит далекую музыку и пение слева.)

«Quand l’Aurore discrète.
Rougit dans un ciel pur,
La nature est en fête
Tout chante dans l’azur.
La joyeuse hirondelle
Nous prédit les beaux jours.
Ah! Chantez, chantez comme elle,
Enfants, chantez toujours…».

М у з ы к а н т. Ах вот что! Sérénade de Gounod. (Когда-то, еще маленькому, пела мать.) Ха-ха-ха! (Почему именно эту наивно-сентиментальную серенаду, совершенно противоположную осенней ночи, этой страшной реальности.)

«La joyeuse hirondelle
Nous prédit les beaux jours.
Ah! Chantez, chantez comme elle…».

(Он старается схватить мелодию на дудке, но сбивается. Спазмы не дают. Корчится — так хочется плакать. Чтобы избежать этого, он пытается шутить.) Какие сантименты! (И, скорчившись от спазм и холода, добавляет.) И какая ирония! Водки!

6