Пьесы и сценарии

ЗВУК МЫСЛЕЙ (его приглушённым голосом): Не ждал, что так буду бояться… Что так меня раскачает… Вчера на вечере у тестя как-то успокоился. Люди, разговоры, движенье… Не войдут же прямо схватить… А вернулись домой, отпираем дверь — ударило: а что если уже сидят внутри квартиры в засаде?.. Так быстро они не могли, конечно… Из автомата — лови концы. По голосу? Вряд ли возможно… Только расчётом по сотрудникам. Но ещё докажи. Щевронок и Заварзин — те прямо связаны с подробностями… Вообще звонок был полное безрассудство, самоубийство… Я звонил в какой-то одержимости… Да никому же пользы: звоните в канадское… «А кто такой ви?» Идиоты зазнавшиеся!..

Мучительно собирая силы, Иннокентий поднимается. Сперва сидит. Потом встаёт, пошатываясь. Со стола берёт дверной ключ — для обмана его не было в запертой двери — отпирает дверь. Идёт по коридору, уже твёрже. Охотно раскланивается со встречными. и они ему так же приветливо, перемены нет. Заходит в секретарскую:

— Инна Сергевна! Шеф — у себя? Он меня принять не может?

— Никак! Очень занят.

— А что с моей командировкой? Ведь надо оформлять. Вы — не слышали, не знаете?

— Точно не знаю, но мельком слышала, что замминистра пока отложил её.

— Да?.. и надолго?

— Не знаю.

Иннокентий возвращается к себе в кабинет. Тот же приём: дверь запер, а ключ вынул. и в полном сокрушении сел на диван. Ему — знобко, холодно. Его снова вдавило в диван, он ищет в нём поддержку? успокоение? Изнеможение духа. Страх разоряет, выжигает его.

ЗВУК МЫСЛЕЙ: Что это может значить? На командировку уже была виза Вышинского. Во вторник-среду должен был улетать… Но это ещё не свидетельство, что — разгадан. Надо было мне дождаться отъезда? Но тогда бы опоздало предупреждение… Оно и так опоздало… Не надо, не надо было звонить! В тридцать лет — и кончать жизнь? Может быть в пытках?.. Какое гадкое внутреннее безсилие… Так и ждать в бездействии?.. Или выпрыгнуть из окна? — (Шатаясь, встаёт. Подходит к окну.) — С третьего этажа, минута полёта — и всё разорвалось?.. Покончить с собой — простая мера благоразумия… но если знать точно, что арестуют… Или скорей бы всё это кончилось, чтобы брали, что ли…

Однако дверь — надо же когда-то и отпереть. Отпирает. Садится за письменный стол.

И как раз — ко времени, вносят чай с бутербродами и печеньем.

Пьёт крепкий чай жадно. Даже что-то и перекусывает. и теперь за столом — сидит в неподвижности. То зажмурясь. Не открывает папки с бумагами.

ЗВУК МЫСЛЕЙ: А может, и правильно, что звонил. В тот момент совсем не было страшно. Как будто кто-то вёл… Как это сказал Герцен: «Где границы патриотизма? Почему любовь к родине надо распространять и на всякое правительство?..» Ты не дал украсть атомной бомбы Преобразователю Мира? А зачем она — селу Рождество? Той подслеповатой карлице? Той старухе с задушенным цыплёнком? Тому заплатанному одноногому мужику? Кто в той деревне осудит меня за этот телефонный звонок? Разве что сгонят на общее собрание, проголосовать?

Иннокентий запрокинул голову, как птица запрокидывает, чтобы вода прошла через напряжённое горло в грудь.

Телефон на столе звонит. Вздрогнул. Со страхом и отвращением взял трубку. и — расслаб, обрадованно:

— Ах, Дотти, милая!.. Сходить сегодня в театр? Это — замечательная идея. Ну, возьми на что-нибудь весёленькое… О’кей, о’кэй… А потом закатимся в ресторан. Целую.

Подбодренный, прошёл по кабинету. В театре же не арестуют! Гарантирован спокойный вечер. Перестать из-за этого жить? Или, наоборот, наслаждаться ожесточённо?

(Полным голосом): и почему так перепугался? Так остроумно вчера вечером защищал Эпикура.

Достаёт блокнотик с выписками. Читает вслух:

— «Следует знать, что безсмертия нет. и поэтому смерть для нас — не зло, она просто нас не касается: пока существуем мы — смерти нет, а когда смерть наступит — нет нас». А это здорово! Кто это, совсем недавно, говорил то же самое? А, вчера, фронтовая мудрость о пуле. — (Читает из записей ещё.) — Для мудрого достаточно одной человеческой жизни, а глупый не будет знать, что ему делать и с вечностью… Не должно бояться и телесных страданий. Кто знает предел страдания, тот предохранён от страха: продолжительное страдание — всегда незначительно, сильное — непродолжительно. Мудрый не утратит душевного покоя даже во время пытки: память вернёт ему прежние чувственные удовольствия — и вопреки телесному страданию восстановит равновесие души…» — (Думает.) — А мы с Дотти — столько навидались, столько наслаждались — наше счастье вошло среди знакомых в поговорку… Ладно, будь что будет!

СЕРИЯ ОДИННАДЦАТАЯ

Шарашка.

В сумерках чёрный долгий ЗИМ, проехав распахнутые для него ворота вахты, ещё наддал на асфальтовых извивах марфинского двора, очищенных широкой лопатой Спиридона и оттаявших дочерна, обогнул стоящую у дома яконовскую «победу» и с разлёту, как вкопанный, остановился у парадных каменных всходов.