Пьесы и сценарии

РОЙТМАН: Нелегко охватить пятерых! Сравнить пять голосов на слух. Сравнить пять звуковидных лент.

РУБИН: А посмотрите, как много даёт нам звуковидный анализ! Вы слышите, что в начале преступник говорит не тем голосом, он пытается его менять. Но что изменилось на звуковиде? Только сдвинулась интенсивность по частотам — индивидуальный же речевой лад ничуть не изменился! Вот наше главное открытие — речевой лад! Даже если преступник до конца говорил изменённым голосом — он бы не скрыл своей характерности!

— Но мы ещё плохо знаем с вами пределы изменяемости голосов, — упирался Ройтман. — Может быть, в микроинтонациях эти пределы широки.

РУБИН: В общем, из пяти подозреваемых Заварзина и Сяговитого можно отвести совершенно уверенно. Если будущая наука разрешит делать выводы по единичному разговору. С колебаниями можно отвести и Петрова. Напротив, голоса Володина и Щевронка подходят к голосу преступника по частоте основного тона, имеют с ним одинаковые фонемы: о, р, л, ш и сходны по индивидуальному речевому ладу. Вот на этих-то сходных голосах и следовало бы теперь развивать науку фоноскопию и отработать её приёмы. Только на тонких этих различиях и может выработаться её будущий чуткий аппарат.

С торжеством создателей откинулись к спинкам стульев Рубин и Ройтман. Их мысленный взгляд прозревал ту, подобную дактилоскопической, организацию, которая когда-нибудь будет принята: единая общесоюзная фонотека, где записаны звуковиды с голосов всех, однажды заподозренных. Любой преступный разговор записывается, сличается, и злоумышленник без колебаний изловлен, как вор, оставивший отпечатки пальцев на дверце сейфа.

РОЙТМАН: Я считаю, что достигнутого — уже много. Зная, что начальство не любит гипотез, а любит определённость, так и будем считать голос Петрова вне подозрений и твёрдо доложим генерал-майору, что на подозрении остались только Щевронок и Володин, на которых в ближайшую пару дней надо провести дополнительное исследование. Одно смущает: они оба знают иностранные языки, и маловероятно, чтобы в такую важную минуту, когда разговор сводился к нулю из-за непонимания, у человека не вырвалось бы ни восклицания на знакомом ему языке. Вообще, Лев Григорьич, мы не должны с вами пренебрегать и психологией. Надо всё-таки представить себе — что должен быть за человек, решившийся на такой телефонный звонок, что могло им двигать. А затем сравнить с конкретными образами подозреваемых.

— Я, Адам Вениаминович, психологические соображения, конечно, уже перебирал, и они бы склонили чашу весов в сторону Володина: в разговоре с женой, когда она его звала на воскресный вечер у тестя, он как-то особенно вял, подавлен, даже в апатии, это очень свойственно преступнику, опасающемуся преследования, и ничего подобного нет в весёлом воскресном щебете Щевронка, я согласен. Но хороши мы будем, если с первых же шагов станем опираться не на объективные данные нашей науки, а на посторонние соображения.

— Нет, мы так не станем делать, Лев Григорьич. Давайте поработаем измерителем, давайте переведём на язык цифр — тогда и будем говорить.

— Но ведь это сколько уйдёт времени?! Ведь надо же срочно!

— Но если истина требует?

За этим занятием и застал их генерал-майор Осколупов, вошедший медленными властными шагами коротких ног. Все они хорошо его знали и уже по надвинутой папахе и по искривлённой верхней губе видели, что он пришёл резко недовольным.

Они вскочили, а он сел в угол дивана, руки засунул в карманы и приказно буркнул:

— Ну!

Рубин корректно молчал, предоставляя докладывать Ройтману.

При докладе Ройтмана вислощёкое лицо Осколупова осенило глубокомыслие, веки сонно приспустились, и он даже не встал посмотреть предложенные ему образцы лент. Ройтман закончил:

— Итак, подозреваются Щевронок и Володин, однако для окончательного суждения нужны ещё новые записи их разговоров.

После этого он посмотрел на Рубина и сказал:

— Но, кажется, Лев Григорьич хочет что-то добавить или поправить?

Фома Осколупов для Рубина был пень, давно решённый пень. Но сейчас он был также и — государственное око, представитель советской власти и невольный представитель всех тех прогрессивных сил, которым Рубин отдавал себя. и поэтому Рубин заговорил волнуясь, потрясая лентами и альбомами звуковидов:

— Я прошу вас понять, что хотя вывод дан пока и двойственный, но самой науке фоноскопии такая двойственность отнюдь не присуща. Просто слишком краток был срок для вынесения окончательного суждения. Нужны ещё магнитные записи. Но если говорить о личной догадке, то…

Хозяин слушал уже не сонно, а сморщась брезгливо. И, не дождавшись конца объяснений, перебил:

— Ворожи-ила бабка на бобах! На что мне ваша «наука»? Мне — преступника надо поймать. Докладайте ответственно: преступник здесь, на столе, у вас лежит, это точно? На свободе он не гуляет? Кроме этих пяти?

И смотрел исподлобья. А они стояли перед ним, ни обо что не опершись. Бумажные ленты из опущенных рук Рубина волочились по полу. Чёрным драконом Смолосидов припал у магнитофона за их спинами.