Пьесы и сценарии

— Пустите, — вскрикнул он, пытаясь своими слабыми пальцами освободиться. До его сознания теперь уже дошло, что это действительно ордер, действительно на его арест, но представлялось несчастным стечением обстоятельств, что он попал в эту машину и пустил «механика» подъехать, — представлялось так, что надо вырваться к шефу в министерство и арест отменят.

Он стал судорожно дёргать ручку левой дверцы, но и та не поддавалась, заело и её.

— Шофёр! Вы ответите! Что за провокация?! — гневно вскрикнул Иннокентий.

— Служу Советскому Союзу, советник! — с озорью отчеканил шофёр через плечо.

Повинуясь правилам уличного движения, автомобиль обогнул всю сверкающую Лубянскую площадь, словно делая прощальный круг и давая Иннокентию возможность увидеть в последний раз этот мир и пятиэтажную высоту слившихся зданий Старой и Новой Лубянок, где предстояло ему окончить жизнь. Красный флажок, освещённый из глубины крыши прожектором, трепетал в прорезе колончатой башенки над зданием Старой Большой Лубянки. Он был — как гаршиновский красный цветок, вобравший в себя зло мира. Две безчувственные каменные наяды, полулёжа, с презрением смотрели вниз на маленьких семенящих граждан.

В главном здании Большой Лубянки.

Из какого-то тёмного дворика — две ступеньки — и чистенькая парадная дверь. Сопровождающие ввели Иннокентия, держащего руки за спиной. Очень опрятный коридор, залитый электрическим светом, похожий на приёмную известного доктора. «Шофёр» стал странно щёлкать языком, будто призывая собаку. Но никакой собаки не было.

Дальше коридор перегорожен остеклённой дверью с занавесками изнутри. Дверь укреплена обрешёткой из косых прутьев. На двери вместо докторской таблички висит надпись:

«Приёмная арестованных».

Позвонили. Из-за занавески подглядел, а потом отворил дверь безстрастный надзиратель с небесно-голубыми погонами и белыми сержантскими лычками поперёк них. «Механик» показал надзирателю малиновый бланк. Тот пробежал его скучающе, как разбуженный сонный аптекарь читает рецепт, — и махнул вводить арестованного. и повёл его, выделывая языком то же призывное собачье щёлканье.

Но собаки и тут не было.

Коридор так же ярко освещён и так же по-больничному чист.

В стене — двери, выкрашенные в оливковый цвет. Сержант отпахнул одну из них и сказал:

— Зайдите.

Иннокентий вошёл. Он почти не успел рассмотреть, что это была пустая комната с большим грубым столом, парой табуреток и без окна, как «шофёр» откуда-то сбоку, а «механик» сзади накинулись на него, в четыре руки обхватили, сорвали пальто и проворно обшарили все карманы.

— Да что за бандитизм? — слабо закричал Иннокентий. — Кто дал вам право? — Он отбивался немного, но внутреннее сознание, что это совсем не бандитизм и что люди просто выполняют служебную работу, лишало движения его — энергии, а голос — уверенности.

Они сняли с него наручные часы, вытащили две записные книжки, авторучку, носовой платок. Он увидел в их руках ещё узкие серебряные погоны и поразился совпадению, что они тоже дипломатические и что число звёздочек на них — такое же, как и у него. Грубые объятия разомкнулись. «Механик» протянул ему носовой платок:

— Возьмите.

— После ваших грязных рук? — визгливо вскрикнул и передёрнулся Иннокентий.

Платок упал на пол.

— На ценности получите квитанцию, — сказал «шофёр», и оба ушли поспешно.

— Да они что? погоны с меня сорвали? — только тут догадался и Иннокентий.

— Руки назад! — равнодушно сказал сержант. — Пройдите!

И защёлкал языком.

Но собаки не было.

После излома коридора они оказались ещё в одном коридоре, где по обеим сторонам шли тесно друг ко другу небольшие оливковые двери с оваликами зеркальных номеров на них. Между дверьми ходила пожилая истёртая женщина в военной юбке и гимнастёрке с такими же небесно-голубыми погонами. Женщина эта, когда они показались из-за поворота, подглядывала в отверстие одной из дверей. При подходе их она спокойно опустила висячий щиток, закрывающий отверстие, и посмотрела на Иннокентия так, будто он уже сотни раз сегодня тут проходил и ничего удивительного нет, что идёт ещё раз. Черты её были мрачные. Она вставила длинный ключ в стальную навесную коробку замка на одной двери, с грохотом отперла дверь и кивнула ему:

— Зайдите.

Иннокентий переступил порог, и, прежде чем успел обернуться, спросить объяснения, — дверь позади него затворилась, громкий замок заперся.

Нельзя было назвать это помещение комнатой, ни даже камерой, — потому что, как приучила нас литература, в камере должно быть хоть маленькое, да окошко и пространство для хождения. А здесь не только ходить, не только лечь, но даже нельзя было сесть свободно. Стояла тумбочка и табуретка, занимая собой почти всю площадь пола. Севши на табуретку, уже нельзя было вольно вытянуть ноги. Каморка ослепительно освещалась из-под потолка большой лампочкой ватт на двести, заключённой в проволочную сетку. Каждую минуту отклонялся маленький щиток и через остеклённый глазок за Иннокентием наблюдал одинокий пытливый глаз.