Пьесы и тексты. Том 1

МАТЬ (почти кричит). А на могиле у отца ты давно была? А у бабуленьки? Вся ограда облупилась, я не покрашу, никто не покрасит! Ты бы меня пожалела! На дачу бы съездила, я не управляюсь! Работала бы лучше нормально, чтобы не гнали в три шеи!

ДОЧЬ. Никто меня и не… Никаких – в три шеи…

МАТЬ. Какая разница, раз теперь придется уйти…

ДОЧЬ. Я знаю, они заранее все продумали. С самого начала предложили мне фонетику. Ясно же, что у меня несколько лет не было разговорной практики… Все рассчитали… (Кивает.)

МАТЬ (резко). Ты все знаешь, молодец. Все она знает лучше всех. Все ничтожества, все идиоты, она одна умная. Самая умная.

Молчание.

ДОЧЬ. Я так не говорю.

МАТЬ. Ну, говорила.

ДОЧЬ. Я так давно уже не говорю!

МАТЬ. Ну, думаешь так. Люди чувствуют, как ты к ним относишься. Людей не обманешь. От этого у тебя все.

ДОЧЬ. Я на самом деле давно уже так не думаю!

МАТЬ. Еще бы – жизнь учит. Жизнь – лучший учитель. Отец с матерью для нее – плохие учителя, зато жизнь ее научила.

ДОЧЬ (с жалкой улыбкой). Мам, не говори обо мне в третьем лице, очень неприятно.

Молчание.

Мне очень плохо.

Молчание.

Не от меня все это зависит.

МАТЬ размеренно продолжает чистить вишню.

Ты меня можешь когда-нибудь пожалеть?

МАТЬ. Я тебя жалею.

Пауза.

Ну а так-то говорить – за что тебя жалеть? Что ты – больная или бедная? Знаешь, когда мне было двадцать девять лет… в сорок восьмом году… столько, как тебе сейчас… Мы только поженились с отцом, я ушла от первого мужа, а он был у меня обеспеченный, с большой квартирой, с «эмкой»…

ДОЧЬ (перебивает). Я это слышала миллион тысяч раз! Все, что ты делала, когда тебе было столько, сколько мне, – двадцать девять, двадцать пять, тридцать, сорок…

МАТЬ (перекрикивает дочь, доводя все же свою фразу до конца). Я маялась с карточками, я меняла декады, это ты с жиру бесишься, с жиру, а у меня туфель нормальных не было, я ходила в галошах, с вложенными деревяшками вместо каблуков!

ДОЧЬ (перебивает). Я все это знаю назубок, я могу это рассказывать по годам, отвечать по билетам, как на экзамене!

Молчание. Обе снова приступают к работе.

МАТЬ. Ты лучше свою жизнь ответь. Почти тридцать лет, а и рассказать-то нечего, не то что по годам. Пошла в школу – бабуленька проводит, бабуленька встретит, мыли, кормили, прививки делали. Потом опять училась, с отцом ссорилась, а на шее у него сидела… и во всем так…

ДОЧЬ. Бабуленька – да, и встречала, и мыла, и кормила. Бабуленька, а не ты!

МАТЬ. Я в это время пользу приносила, не даром небо коптила.

Пауза.

Нужда – хоро-ошая узда.

Пауза.

Ну-ка, вставай. Я здесь сама все окончу, ты все равно, как муха в жару, еле лапками шевелишь. Поедешь на дачу, розы польешь, помидоры снимешь. Ну? Одевайся, чего ждешь? В кладовке плетеные корзины возьмешь. Молочной спелости тоже снимай, вдруг похолодает, начнут потом не краснеть, а чернеть.

ДОЧЬ встает, моет руки, вытирает их, начинает медленно одеваться.

Собственным умом не получается жить, так придется меня слушаться. Я тебя научу!

Пауза.

Альберт Антиохович, затеяла тоже… В детстве ты тимуровскими командами увлекалась, потом эти твои спектакли, походы. Деревня твоя, наконец. Ты посмотри, что у тебя получается! Ты что-то не лучше становишься, а хуже! Ты посмотри на себя-то…

ДОЧЬ выходит, одетая как на улицу.

Куда ты на таких платформах, на огород-то! Людей не смеши, надень нормальные полуботинки. Вот мне где твои простуды; молодая девка, все время умираешь чего-то, кашляешь…

ДОЧЬ, постояв немного, идет покорно переобуваться.

(Вдруг обмякнув.) Ну что же мне с тобой делать? Ну что? (Плачет, утирает слезы.)

ДОЧЬ (возвращается в кухню, уже совсем одетая, в полуботинках и с корзинами; тихо