Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников

Вчера был первый день съемок. Снимался эпизод с коровами. Содержание эпизода заключается в том, что коровы проходят на дачу к Елене (героиня картины), у которой Утесов^{81} — Костя играет на пастушеской дудке. Недалеко от гостиницы «Гагрипш» и немного выше в горах расположена прекрасная белая дача профессора Федорова. Сам профессор в данный момент находится в Москве и, наверное, режет людей. Здесь же его заменяет управляющий-итальянец, которому мы сказали, что он зарежет картину, если не разрешит съемки на доверенной ему даче. Не зная содержания картины и думая, что в таком месте можно снимать только любовные сцены, итальянец любезно дает разрешение. Пока устанавливали аппарат и Александров^{82} в голубой рубашке, мексиканских штанах и тропическом шлеме отдавал распоряжения, управляющий сидел на верхнем балконе и с благосклонной улыбкой взирал на работу вдохновенных художников. Но вот раздается сигнал, и под дикие крики абхазцев на белые и крутые лестницы, ведущие к главному входу, врывается обезумевшее стадо коров. Сметая все на своем пути, бодаясь, мыча, выворачивая ступени, вырывая с корнем банановые деревья, животные устремляются вверх. Несчастный итальянец видит, как одна за другой трескаются и падают на дорогу чудесные гипсовые вазы, как вытаптываются розовые кусты и крошатся перила. Он хватается за голову и начинает кричать на звучном языке Петрарки и Кроче какие-то убедительные слова, на которые никто не обращает внимания. Четыре часа продолжалась съемка, четыре часа кричал итальянец, и четыре часа невозмутимо улыбался Александров, чувствуя себя так же спокойно, как в павильоне на Потылихе.

Во время съемок две коровы упали от жары в обморок, третья корова упала с высокого откоса и грохнулась на дорогу, испугав до смерти дамочек, возвращающихся с пляжа.

Сегодня серый облачный день. Съемок нет, и я работаю с Массом. Работать здесь невероятно трудно. Ни обстановка, ни температура, ни сама работа не благоприятствуют успеху. Заставляю себя как могу и со скрежетом зубовным перебарываю отвращение к бумаге и письменному столу. Горы здесь высокие, цены еще выше.

Папу вызовут только тогда, когда будет построена панорама, а когда она будет построена, я не знаю. Сшили ли вы отцу белые штаны? Советую взять с собой побольше спичек — здесь их совсем нет. Как вы живете? Какие у вас неприятности??? Что с квартирой? Целую тебя, мамочка. Очень волнуюсь за нашу московскую жизнь — как-то все устроится? Что касается моей жизни здесь, — вы можете мне только завидовать.

Привет всем.

Пишите.

Как Борис? Что с Валей?

21

[Октябрь 1931 г. Москва]

С. З. МАГАРИЛЛ

Я знаю, что Вы обрадуетесь, получивши мое письмо. Обрадуетесь своему спокойствию точно так же, как месяц тому назад Вы обрадовались своему румянцу. И даже не «точно так же», а много сильней, потому что Вы считаете, что в настоящее время любое спокойствие для Вас гораздо важнее любого румянца. К своему сожалению, при всей своей жажде спокойствия не могу похвастаться тем же. Если бы мне удалось столько же раз перечесть «Марксизм и философию языка», сколько раз я перечитывал Вашу неожиданную открытку, товарищ Волошинов мог бы быть доволен. Чуть-чуть не написал «счастлив». Вы, наверное, никогда не предполагали, какое увлекательное письмо можно себе сочинить, перечитывая открытку, в которой почти ничего нету, кроме кавычек и одного слова «привет». Сознаюсь, что я этого раньше тоже никогда не предполагал. Теперь я знаю, как это делается, и даже могу научить Вас. Скажем, мне попадаются строчки: «Марксизм и философия языка», «Язык и общество». Что я делаю? Прежде всего я выбрасываю весь марксизм и всю философию, это самое главное. Затем я помещаю в эти кавычки бега и Ваши глаза, осуждающие меня за подобное времяпрепровождение и забывающие об этом в тот самый момент, в который лошади начинают идти. Потом я открываю следующие кавычки, выбрасываю общество и остаюсь с Вами вдвоем у Тихонова. Как только я остаюсь с Вами вдвоем, я закрываю кавычки. Как только, на этом месте, я закрываю кавычки, Ваша открытка начинает приобретать формы совершенно фантастического письма.

На другой день после Вашего отъезда я запер дверь своей комнаты, сел за стол и дал себе слово не писать Вам, пока не закончу пьесы. Пятнадцать дней я не выходил из дому, спал по пяти часов в сутки, отращивал себе бороду и работал как кочегар, засучив рукава. Сегодня утром я брился, сегодня днем я читал пьесу художественникам,^{83} сегодня вечером я пишу Вам.

22

[1931 г. Москва]

С. 3. МАГАРИЛЛ