Пьесы. Статьи

Г у б е р н а т о р. Ошибаешься. Наверняка есть такие, что знают. (Пауза.) И как же ты думаешь, Лука, правильно это, что убьют?

Л у к а. Увольте, ваше превосходительство…

Г у б е р н а т о р. Смелей, не стесняйся.

Л у к а. Конечно, правильно, если все говорят. С народом, ваше превосходительство, шутки плохи.

Г у б е р н а т о р (после долгой паузы). Я только для того и пришел, чтобы спросить тебя об этом. Тебе столько же лет, сколько и мне, и ты был моим солдатом. А я всегда верил моим солдатам.

Л у к а. Это правда, ваше превосходительство, ведь и мы вам верили.

Г у б е р н а т о р. Можешь мне верить и теперь, Лука, — я не собираюсь бежать от тех, кто меня убьет. Это наверняка будут отважные люди. Впрочем, если бы и хотел сбежать, нет такого места на земле. Найдут меня всюду. Словом, плохи мои дела, старина. (Пауза.) Но потом меня немного пожалеют, верно?

Лука долго вертит в руках скворечник, молчит.

Подумают: зря махнул тогда платком. А я, видишь ли, был обязан. Обязан. Верчу это так и сяк, как ты свой скворечник, и, куда ни поверну, на одно выходит: был обязан. (Пауза.) Ты был солдатом, — значит, понимаешь.

Л у к а. Был, ваше превосходительство… Только это не одно и то же… (Строго.) Я никогда не стрелял в безоружных…

Г у б е р н а т о р (обескураженно). Никогда… в безоружных… (Достает платок, вытирает лоб.) Жарко сегодня, Лука.

Л у к а. Не так чтобы очень, ваше превосходительство.

Г у б е р н а т о р (держит платок в руке, рассматривает его, потом прячет в карман; пауза). Скажи, старина, ты любишь жизнь?

Л у к а. Каждому, ваше превосходительство, жизнь мила.

Г у б е р н а т о р. Гм, хорошо сказано… мила. Не так легко сказать своей жизни: хватит, ты уже не моя, в один прекрасный день придут и отнимут… Или сказать своим глазам: дорогие мои, свет у вас отнимут… (Пауза.) Знаешь, Лука, этой ночью я не мог уснуть, все вспоминал свое детство, и вдруг понял, как безгранично люблю ее, мою жизнь… Но это, знаешь ли, я говорю только тебе… (Пауза.) А может, все-таки раздумают и не отнимут?

Л у к а. Могут взять, — значит, могут и оставить. От них зависит, ваше превосходительство.

Г у б е р н а т о р. Вот именно, от них… (Встает.) Ну что ж, будь здоров, Лука. Внуки у тебя есть?

Л у к а. Двое, ваше превосходительство. Мальчика зовут как и ваше превосходительство. Восемь годков ему.

Г у б е р н а т о р. Когда он немного подрастет, расскажешь ему обо мне. Ты знаешь что.

Л у к а. Знаю, ваше превосходительство, и расскажу. А тут еще, чуть не забыл, письмо… (Ищет по карманам.) Нашел в траве. (Достает конверт, подает.) Должно быть, кто-то подбросил сквозь решетку.

Г у б е р н а т о р (берет письмо). Мне? (Разглядывает.) И сквозь решетку, говоришь? Вероятно, не было даже на почтовую марку… Видишь, какие люди пишут теперь мне письма… (Прячет письмо в карман, выпрямляется, уходит.)

Кабинет. Г у б е р н а т о р  сидит в кресле, держит письмо, найденное Лукой.

Р а с с к а з ч и к (стоя за его спиной, читает). «… Я пишу вам потому, что этой ночью мне приснились ваши похороны. Меня удивило, что вас хоронят не в черном гробу, как пожилых людей, а в совершенно белом, как молодых девушек. Полицейские несли этот гроб не на плечах, а на головах, а за гробом шли тоже одни полицейские. Ворота и окна, мимо которых двигалось погребальное шествие, были пусты и закрыты. Это было такое поразительное зрелище, что я проснулась и тотчас же решила написать вам письмо, хотя, быть может, это и оскорбляет память тех бедных людей, которых вы велели убить. Все же я подумала о том, что вы совсем одиноки теперь, а может, даже и всегда были одиноки, — ведь люди, которые вас окружают, наверняка черствые эгоисты и думают только о себе. А когда я еще подумала, что вам наверняка это тоже известно, мне сделалось так горько, словно я знакома с вами лично. На самом деле я видела вас лишь однажды, когда вы проезжали в открытом автомобиле мимо нашей гимназии. Собственно, я только хочу сказать, что мне вас немного жалко. Я стыжусь этого, но это так… Мне жаль людей, которые совсем одиноки. Пожалуйста, сожгите это письмо, которое я не решаюсь и подписать, ведь я всего лишь маленькая, глупая гимназистка».

Губернатор зажигает свечу на столике, подносит письмо к пламени; молча смотрит на горящую бумагу.