Пьета из Азии

— Ой, мороженное клубничное, моё любимое! — воскликнул Ёжик, пристраиваясь к столу.

— Ну…но…о…

Илона с опаской села возле сына.

— Угощайтесь пока! И простите, если я вас напугал, — кивнул режиссёр, — а нам с Арви пора.

Не так ли?

Илона только пожала плечами: странные люди эти артисты! Не понятно, чего хотят? И при чём тут Финляндия?

Арви пламенно посмотрел на Илону, его щёки закраснелись, прямо-таки расцвели румянцем:

— ole hyvä vain. Tämä kaikki on sinulle! — произнёс он по-фински.

И добавил по-русски:

— Божественная!

— Вы, наверно, нас с кем-то спутали! Да, я была в Хельсинки. Но всего три дня. Меня сопровождал друг по фамилии Угольников. Я познакомилась с женщиной Оливой, влюблённой в Арви. Видимо, Арви, это — вы?

— Вы не волнуйтесь! — режиссёр сделал реверанс. — Арви с вами просто побеседует и всё. Ну не съест же он вас! У него к вам дело! Тем более, вы догадались, что он муж Оливы. Правда, он плохо говорит по-русски. Но я помогу, как переводчик! А теперь: угощайтесь! И поторопитесь на второе отделение! После третьего придите с сыном сюда. Буквально на час-два для беседы!

Ёжик доедал уже вторую порцию клубничного мороженного:

— Мам! Ну, что ты в самом деле? Неужели боишься этих людей?

…Угольников дописывал девяностую страницу дневника. Это и вправду помогало вспоминать и приходить в себя. На сотой странице Угольников вспомнил жену и ребёнка. На двести одиннадцатой он вспомнил всего себя. Но тексты летели сквозь него стаей осенних листьев: «Турья сидела в зале с сыном. У мальчика было смешное имя Ёжик. По-фински Ерик. Он был похож на меня! И ему было девять лет. Точно! Это мой сын! Ровно девять лет и девять месяцев тому назад Турья приходила ко мне! Ночью. Она вся светилась. Сияла. И эта женщина в третьем ряду светится и сияет…

У нас будет ночь. Сегодня. Ерика мы уложим спать в гостинице, а сами побредём вдоль канала, взявшись за руки. Её ресницы будут светиться в темноте. Дыханье будут сбивчивым, но тёплым. Когда я овладею ей, она размякнет и положит голову мне на плечо. И я пойму: живая. Сильная. Умная.

Позже, под утро она наденет свою норковую шубку, затем завяжет шарф на шее Ерику, улыбнётся и исчезнет в тумане.

Нет!

НЕТ!

Не уходи…

но она опять уйдёт. И скажет:

— Я замужем. И я не уеду жить в Хельсинки. В вашу пиндосию! Там отбирают детей. Либо делают из них нетрадиционалов. Нет. И всё тут!

— Приезжай, когда вырастет Ежик!

— Не могу.

— Отчего?

— Мне надо будет воспитывать внуков Ёжика…

Странно…

Но я люблю тебя.

Люби! Кто тебе мешает!

Ты! Ты мешаешь! То ты исчезаешь. То вновь появляешься. Но говоришь — не могу остаться. Не могу уехать с тобой. Не могу оставить тебя тут в России.

Отчего? Зачем?

Так сложилось…

Это мозаика. Мы состоим из встреч и разлук. Из жизней и смертей. Из бездн и высот. Из низин и впадин. Иначе не получается сложить пазлы. Ибо там, где убыло, что-то должно прибавиться, там, где удалилось, должно вырасти новое.

Для меня дети — это всё.

А мужчина?

Арви — ты танцор, ты нужен сцене. Тебя ждёт вся Европа, вся Америка. А я из Азии. Я — азиатка…

Милая…Пьета из Азии! Это о тебе написано сотни картин. И люди приходят полюбоваться ими. То есть тобой! Скорбная Пьетой.

Поющей Пьетой.

Верной Пьетой.

Танцующей и молящейся…

Ты создана для людей. И твоя кожа фарфоровая. Молочная. Как китайский бидончик — ты в одном экземпляре. Но ты можешь приходить к людям. Становиться женщиной…

И лишь однажды. Ещё раз, ибо Арви очень возжелал этого — Пьета снизошла к нему.

— Турья моя…

Он танцевал — и она явилась. Предстала. Как всегда прелестная и обворожительная. Незабываемая и красивая. Она почти не постарела, лишь несколько морщин выступили на её щёчках. Рот был полуоткрыт, а там — все тридцать два белых сочных зубов! Язык влажный, его кончик чуть загнут. Горячие розовые альвеолы и упругое нёбо.

Арви танцевал, кружился.

Затем он обхватил Турью за талию и поцеловал её.

— Ты вернулась?

— Нет. Я приехала всего на три дня.

— Одна? С сыном?

— Сын женился.

— С мужем?

— Муж спился.

— С другом?

— У друга амнезия. Он не скоро оправится.

— Значит, одна?

— Ага!

Арви спрыгнул со сцены. Дряхлеющий, состарившийся, перенёсший операцию на сердце Арви был рад. Он жадно вцепился в губы Турьи. Нежно пританцовывая, вывел её из зала. Публика ликовала: это было похоже на продолжение шоу. На экране загорелись марающие огни. Затем наступила тишина:

— С Новым годом, Финляндия! Пока Арви танцует — ты будешь жить. Но когда он закончит своё смертный танец, ты погрузишься во тьму. Вступишь в НАТО и погибнешь. Только любовью к России ты пока жива. Только русским духом ты ещё свежа. Целомудренна. И поэтому непобедима. Но скоро, очень скоро твои враги начнут тебя разрывать изнутри. Жаждать тебя. Вожделеть во всех позах. И однажды ты проснёшься истерзанная, измученная, тобой воспользуются развращены Европы. Они пресытились женщинами, мужчинами, детьми, стариками, младенцами. И сейчас они хотят тебя! Они хотят твоего Деда Мороза, то есть Санта Клауса. Снегурочку.

Они хотят твоих коней и оленей.

Хотят твои конфеты и печенья.

Твой мармелад и зефир.

Твой шоколад.

Твои мощёные площади. Улицы. Окна. Двери.