Петербург 2018. Дети закрытого города

Валеру увез на светлой машине отец, только мельком поприветствовав Вету, и даже не спросил, подвезти ли ее. Незнакомый район протыкал небо высотками, а Вета шла к автобусной остановке, не замечая, что месит каблуками густую придорожную грязь.

Металлический навес пустовал, и мимо лишь изредка проносились машины. Она спряталась там от накрапывающего дождя, сунула руки в карманы и выдохнула:

– Это нечестно, у меня ведь получалось, у меня все получалось.

Город, конечно, молчал. Красная машина притормозила рядом, выбравшийся из нее парень что-то крикнул, но Вета не обратила внимания. Она смотрела на сероватую дымку, струящуюся на уровне вторых этажей, и сжимала губы, чтобы не зарыдать от бессильной злости. Самая страшная злость – это когда прекрасно понимаешь, что не мог справиться. И понимал это с самого начала.

– Я верила тебе. А ты жульничаешь. Прекрасно.

– Девушка, – тронул ее за плечо подоспевший незнакомец, – здесь не останавливаются автобусы. Старая остановка…

Она вздрогнула всем телом, окатила парня ненавидящим взглядом и зашагала прочь, хоть и не знала, куда идти. Было все равно, куда.

… – Хотите, я вам кое-что покажу? – предложил Мир, закрывая шкаф осторожно, чтобы из него не посыпались свернутые трубочками плакаты.

Они отодвинули швабру и зашли в соседнюю комнату. Вета уже бывала в живом уголке. Видела там шесть клеток с кроликами, расставленными в два яруса. Самый пушистый и рыжий кроль страдал глазной болезнью. Вета опускалась на корточки, разглядывая их с безопасного расстояния, никого не трогала. Да и кролики сами от нее шарахались, видно, чуяли биолога.

Напротив кроличьих клеток стояли два огромных аквариума: один с полупрозрачными золотыми рыбками, из другого меланхолично глядели две сухопутных черепахи.

Мир повел ее дальше, в самый угол комнаты, где за вечно протекающей раковиной оказался еще один аквариум. Этот – треугольный и совсем маленький – был наполнен мутной зеленой водой. И в нем жила всего одна черепаха.

– Видите? – сказал Мир, слегка подталкивая Вету вперед.

Черепаха жила борьбой. Удивительно, как она еще не задохнулась в своем крошечном обиталище. Неясно, за какие грехи ее сослали в самый темный угол, в эту одиночную камеру. Она скребла лапами по стеклу, била по воде и ни на секунду не замирала. Сверху аквариум накрыли квадратным куском стекла, придавили гладким камнем, но оставили открытым уголок, чтобы черепаха не задохнулась совсем.

– Мне говорили, это уникальный вид, черепаха с мягким панцирем. Вы, наверное, знаете, да? – сказал Мир, глядя на черепашьи мучения, как на экран телевизора.

– Ага. – Вета совсем не разбиралась в черепахах, и эта – черная, склизкая на вид, тянущая узкую морду к свободе, не вызвала у нее жалости. Страх и омерзение, и желание поплотнее прикрыть дверь, когда они выйдут отсюда.

– Вот же воля к жизни, – сказал Мир, суя палец в клетку к напуганному рыжему кролику. – Техничка хотела помыть ей аквариум, сунула туда тряпку, а эта как вцепится. Хорошо еще, что в тряпку, а не в руку.

Черепаха отчаянно засучила лапами по стеклянной стенке и рухнула в воду, вздымая тучи зеленовато-грязных брызг.

Под окнами дома мерцали фонари. Вдоль трассы – ожерелье фонарей, свет которых расплывался в серых сумерках.

– Подожди.

Антон листал журнал так, что Вета испугалась за тонкие страницы. Порвет – и отчитывайся потом перед Лилией, выслушивай в очередной раз про то, что «это официальный документ, между прочим, а не тетрадка двоечника». Она села, сложив руки перед собой. Хотелось спать, но пока не отключили свет, нужно было ловить шаткую возможность хоть немного подумать.

– Так что там? – подала она слабый голос.

– Подожди, ну! – нетерпеливо отмахнулся Антон. – Где тут? А…

Она вытянула шею: он нашел предпоследний раздел, в котором она не так давно выводила имена и фамилии, а еще номера свидетельств о рождении и прописку. Антон придвинул к себе огрызок тетрадного листа и принялся выписывать корявые цифры. Она даже не сразу сообразила, что это такое.

– Зачем тебе номера их свидетельств? Хочешь всех на учет поставить? – нервно рассмеялась Вета.

Девять человек – не так уж много цифр на криво оборванном тетрадном листе. Журнал она принесла с собой не случайно – собиралась заполнить кое-какие разделы, но сейчас уже не было сил.

Она молчала всю дорогу, дома не выдержала и разрыдалась, страшно испугав Антона.

– Что случилось? – кричал он, бегая туда-сюда по комнате, пока Вета ничком лежала на кровати и стонала сквозь плотно сжатые зубы. – Кто умер? Ты можешь мне сказать или нет? Куда мне бежать-то?

Она немного пришла в себя, села и, вытирая сырые щеки, заикаясь, проговорила:

– Никто не умер. Но Валера сломал ногу. Я не знаю, как его теперь… помнить. Я не смогу так больше. Моя мечта – сидеть тихонько и смотреть в одну точку. Я, наверное, сама скоро подохну.

Антон сел рядом, обессиленный ее истерикой, и сам уставился куда-то мимо пространства.

– Так я и знал, – сказал он, собирая горькие морщинки у уголков рта.

– Что ты знал? – тупо переспросила Вета. Ей важно было говорить. Если молчать – значит, совсем плохо.