Петербург

Николай Аполлонович на мгновенье отпрянул от двери; на мгновенье отчетливо врезались: поворот головы, потный лоб, губы, бачки и глаз, блистающий, как расплавленный камень; дверь захлопнулась; все пропало; щелкнула за дверью задвижка; улепетнул в это место.

Николай Аполлонович колотился отчаянно в дверь; и просил - до надсаду, до хрипу:

- "Отворите..."

- "Пустите..."

И

- "Ааа... ааа... ааа..."

Он упал перед дверью.

Руки он уронил на колени; голову бросил в руки; тут лишился чувств: топотом на него набежали лакеи. Поволокли его в комнату.

Мы ставим здесь точку.

Мы не станем описывать, как тушили пожар, как сенатор в сильнейшем сердечном припадке объяснялся с полицией: после этого объяснения был консилиум докторов: доктора нашли у него расширенье аорты. И все-таки: в течение всех забастовочных дней в канцеляриях, кабинетах, министерских квартирах появлялся он - изможденный, худой: убедительно погрохатывал его мощный басок - в канцеляриях, кабинетах, министерских квартирах - глухим, тяготящим оттенком. Скажем только: что-то такое ему доказать удалось. Арестовали кого-то там; и потом - отпустили за ненахожденьем улик; в ход были пущены связи; и дело замяли. Никого не тронули больше. Все те дни его сын лежал в приступах нервной горячки, не приходя в сознание вовсе; а когда пришел он в себя, он увидел, что он - с матерью только; в лакированном доме более не было никого. Аполлон Аполлонович перебрался в деревню и безвыездно просидел эту зиму в снегах, взявши отпуск без срока; и из отпуска выйдя в отставку. Предварительно сыну он приготовил: заграничный паспорт и деньги. Аблеухова, Анна Петровна, сопровождала Николеньку. Только летом вернулась она: Николай Аполлонович не возвращался в Россию до самой кончины родителя.

Конец восьмой главы

ЭПИЛОГ

Февральское солнце на склоне. Косматые кактусы разбежались туда и сюда. Скоро, скоро уж из залива к берегу прилетят паруса; летят они: острокрылатые, закачались; в кактусы ушел куполок.

Николай Аполлонович в голубой гондуре,1 в ярко-красной арабской чечье2 застывает на корточках; предлиннейшая кисть упадает с чечьи; отчетливо вылепляется его силуэт с плоской крыши; под ним - деревенская площадь и звуки "там-там"'а:3 ударяются в уши глухим тяготящим оттенком.

Всюду белые кубы деревенских домишек; погоняет криками ослика раскричавшийся бербер; куча из веток серебрится на ослике; бербер оливковый.

Николай Аполлонович не слушает звуков "тамтам"'а; и не видит он бербера; видит то, что стоит перед ним: Аполлон Аполлонович - лысенький, маленький, старенький, - сидя в качалке, качалку качает мановением головы и движеньем ноги; это движение - помнится...

Издали розовеет миндаль; тот гребенчатый верх - ярко лилово-янтарный; этот верх - Захуан,4 а тот мыс - карфагенский. Николай Аполлонович у араба снял домик в береговой, подтунисской деревне.

Под тяжестью снеговых, сверкающих шапок перегнулись еловые ветки: косматые и зеленые; впереди деревянное пятиколонное здание; через перила террасы сугробы перекинулись хблмами; на них розовый отблеск от февральской зари.

Сутуловатая показалась фигурка - в теплых валенках, варежках, опираясь на палку; приподнят меховой воротник; меховая шапка надвинута на уши; пробирается по расчищенной тропке; ее ведут под руки; у ведущей фигуры в руках теплый плед.

На Аполлоне Аполлоновиче в деревне появились очки; запотевали они на морозе и не видно было сквозь них ни лесной гребенчатой дали, ни дымка деревенек, ни - галки: видны тени и тени; между них - лунный блеск косяков да квадратики паркетного пола; Николай Аполлонович - нежный, внимательный, чуткий, - наклонив низко голову, переступает: из тени - в кружево фонарного света; переступает: из светлого этого кружева - в тень.

Вечером старичок у себя за столом посреди круглых рам; а в рамах портреты: офицера в лосинах, старушки в атласной наколке; офицер в лосинах - отец его; старушка в наколке - покойная матушка, урожденная Сваргина. Старичок строчит мемуары, чтобы в год его смерти они увидели свет.

Они увидели свет.

Остроумнейшие мемуары: их знает Россия.

Пламень солнца стремителен: багровеет в глазах; отвернешься, и бешено ударяет в затылок; и пустыня от этого кажется зеленоватой и мертвенной: впрочем - мертвенна жизнь; хорошо здесь навеки остаться - у пустынного берега.

В толстом пробковом шлеме с развитою по ветру вуалью Николай Аполлонович сел на кучу песку; перед ним громадная, трухлявая голова вот-вот - развалится тысячелетним песчаником; - Николай Аполлонович сидит перед Сфинксом часами.

Николай Аполлонович здесь два года; занимается в булакском музее.5 "Книгу Мертвых"6 и записи Манефона7 толкуют превратно; для пытливого ока здесь широкий простор; Николай Аполлонович провалился в Египте; и в двадцатом столетии он провидит - Египет, вся культура, - как эта трухлявая голова: все умерло; ничего не осталось.