Петербург: неповторимые судьбы

Что он чувствовал, стоя с несколькими батальонами гвардии на главной аллее у замка? Пытался представить, что происходит сейчас в покоях императора? Нетерпеливо поглядывал на часы, выжидая, на чью сторону склонятся весы победы? Или просто с холодной усмешкой смотрел, как приближается к нему из замка посланец?

И может быть, Пален уже готов был объявить батальонам, что в замке заговорщики покушаются на государя императора, и скомандовать идти на штурм. И уже все напряглось в нем… Еще минута, и он с обнаженной шпагой ворвется в замок во главе батальонов и, сметая на своем пути жизни товарищей по заговору, предстанет перед императором Павлом, как спаситель государя и Отечества… И таким и останется навеки.

И уже все дрожало, все пело в нем от восторга предстоящей схватки, но тут со страшным криком взлетела в воздух с крыши замка огромная стая ворон, захлопали в темном воздухе черные крылья.

Черный, как вороньи крылья, вышел из сумерек посланец.

– Тиран убит! – прошептал он, и Пален, словно он и не воображал себя минуту назад спасителем Отечества, поправил треуголку и деловито зашагал к замку.

Осталось только взглянуть на труп, и можно было идти докладывать о победе новому императору. Одетый, тот ожидал известия от заговорщиков.

Воистину адский гений.

Ну, а разудалые братья Зубовы выйти из спальни не догадались.

Сам светлейший князь Платон Александрович Зубов, хотя и был пьян, в избиении императора участия не принимал, а, отвернувшись, барабанил пальцами по оконному стеклу.

– Боже мой, как этот человек кричит! – проговорил он наконец. – Это невыносимо!

Услышав слова брата, Николай Александрович Зубов, который стоял рядом и нюхал табак, захлопнул массивную золотую табакерку и подошел к императору.

– Что ты кричишь? – сказал он, хватая Павла за руку.

– Дайте мне помолиться перед смертью! – закричал Павел, в гневе отталкивая его руку.

– Что ты кричишь?! – пьяно повторил Зубов и ударил Павла табакеркой в левый висок.

Считается, что этот удар и был смертельным, поскольку удавку, сделанную из шарфа Скарятина, так и не удалось затянуть. Впрочем, в той суматохе, что царила тогда в спальне государя, трудно было что-либо разглядеть толком, невозможно было ничего понять.

«Беннигсен не захотел мне больше ничего говорить, – пишет граф Ланжерон, – однако оказывается, что он был очевидцем смерти императора, но не участвовал в убийстве. Убийцы бросились на Павла, и он защищался слабо: он просил пощады, умолял, чтобы ему дали время прочесть молитву, и, увидев одного офицера конной гвардии, приблизительно одного роста с великим князем Константином, он принял его за сына и сказал ему, как Цезарь Бруту: „Как! и ваше высочество здесь“. (Это слово – «высочество» – очень необычайно при подобных обстоятельствах.) Итак, несчастный государь умер, убежденный, что его сын был одним из его убийц, и это страшное сознание еще более отравило его последние минуты. Убийцы не имели ни веревки, ни полотенца, чтобы задушить его; говорят, Скарятин дал свой шарф, и через него погиб Павел. Не знают, кому приписать позорную честь быть виновником его жестокой кончины; все заговорщики участвовали в ней, но, по-видимому, князю Яшвилю и Татаринову принадлежит главная ответственность в этом страшном злодействе. Оказывается, что Николай Зубов, нечто в роде мясника, жестокий и разгоряченный вином, который упился, ударил его кулаком в лицо, а так как у него была в руке золотая табакерка, то один из острых углов этой четырехугольной табакерки ранил императора под левым глазом».

Павел был сыном Екатерины II, и убил его ее последний любовник, его брат и их подручные.

Другой любовник Екатерины II со своими подручными, как мы уже говорили, убил императора Петра III, который был официальным отцом Павла.

Так и был убит император Павел. Во многих своих начинаниях Павел был первым.

Едва ли не самым первым был он в своей бескомпромиссной приверженности закону, перед которым почитал равными и своего «друга» Аракчеева, и любого из дворян.

Август Коцебу отметил в своих записках, что на следующий день, когда пьяные гвардейские офицеры, ликуя, поздравляли солдат: «Радуйтесь, братцы! Тиран умер!» – в ответ они слышали: «Для нас он был не тиран, а отец!»…

И все-таки самое страшное в ту ночь с 11 на 12 марта происходило не в спальне императора. Нет.

Услышав подозрительный шум, гренадеры Преображенского полка, стоявшие во внутреннем карауле, поняли, что царю угрожает опасность, и заволновались.

«Одна минута, – пишет Фонвизин, – и Павел мог быть спасен ими. Но Марин не потерял присутствия духа, громко скомандовал: „Смирно!“ От ночи и все время, как заговорщики управлялись с Павлом, продержал своих гренадер под ружьем неподвижными, и ни один не смел пошевелиться. Таково было действие русской дисциплины на тогдашних солдат: во фронте они становились машинами».