Петербург: неповторимые судьбы

И вот состоялся концерт, который не мог не произойти. Впервые на одной сцене встретились «белая цыганка», «певица радостей жизни» Анастасия Вяльцева, и настоящая цыганка, певица роковых страстей Варвара Панина. Они были совершенно разными.

Анастасия Вяльцева воплощала на сцене образ нежной, чарующей женственности:

Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло,
Я поцелуями покрою
Уста, и очи, и чело.[38]

Ну, а Варвара Панина пела чуть хрипловатым, почти мужским голосом, но хотелось бесконечно слушать ее:

Жалобно стонет ветер осенний,
Листья кружатся поблекшие.
Сердце наполнилось тяжким сомнением,
Помнится счастье ушедшее.[39]

Концерт в зале московского Дворянского собрания завершился только после вмешательства полиции в два часа ночи. После этого концерта Варе Паниной оставалось жить чуть больше года. 10 июня 1911 года она вошла в свою гримерную, села в кресло, закурила, как обычно, и тут сердце ее остановилось. Погасла недопетая песня, закончилась не достигшая сорокалетнего рубежа жизнь.

Варвара Панина говорила: «Я живу только тогда, когда пою».

Но это могла сказать про себя и Анастасия Вяльцева. Даже когда она не пела, ее жизнь сама складывалась в романс.

8

Своих детей у Анастасии Дмитриевны не было, она воспитывала подобранную на гастролях в волжском городке девочку.

Еще одного ребенка Вяльцевой подкинули в 1901 году в корзине с цветами. Когда после концерта Анастасия Дмитриевна приехала домой, корзина вдруг начала плакать. Тогда разобраны были цветы и среди них нашли младенца, усыпленного маковым отваром, а в его пеленках – записку со словами: «Женя Ковшаров».

Когда Женя подрос, она отдала его в Реальное училище, а девочку окружила материнским вниманием и заботой, но она вдруг тяжело заболела и – несмотря на усилия медиков – умерла.

И отношения с Василием Викторовичем Бискупским:

Миг этот наш, при звоне чаш
Замри в порыве наслажденья,
Любви прочувствуй упоенье
И верь сильней любви своей,
И верь сильней любви своей!

Пусть безрассудочно сожжем

Мы жизнь и сердце свое вольно,
Пускай поплатимся мы больно,
Зато теперь мы счастье пьем[40]… —

тоже все решительнее замыкались в пространстве романса, который предназначен для сцены, а не для обыденной жизни.

Мы говорили уже, что, вернувшись с Русско-японской войны, Василий Бискупский благополучно продолжил службу в лейб-гвардейском конном полку, он получал награды и производства, неоднократно избирался, как это видно из его послужного списка, членом полкового суда…

И тем не менее, когда в 1910 году Бискупский все-таки вступил в официальный брак с Анастасией Дмитриевной Вяльцевой, перед ним выросла стена отчуждения, преодолеть которую оказалось невозможно.

«Лихой и способный офицер, весьма неглупый и с огромным честолюбием, непреодолимым желанием быть всегда и всюду первым, Бискупский был долгое время в полку коноводом, пользуясь среди товарищей большим влиянием, – писал о В. В. Бискупском в своих „Записках“ Петр Николаевич Врангель. – Он женился на известной исполнительнице романсов Вяльцевой и долго сумел скрывать этот брак, оставаясь в полку. Такое фальшивое положение все же продолжаться не могло…»

Выход из «фальшивого положения» тогда был один.

Шестого августа 1910 года ротмистру Бискупскому пришлось сдать командование эскадроном, и 10 апреля 1911 года он был уволен от службы полковником, с мундиром и зачислением в конное ополчение по Петербургскому уезду[41].

Для честолюбивого Василия Викторовича Бискупского, не представлявшего жизни без военной службы, увольнение стало настоящей катастрофой! Ну, а Анастасия Дмитриевна, разрушая сам жанр романса, попыталась инсценировать спетое:

Но если ты, внимая страсти,
Придешь назад, желанный мой,
То я тебе открою в жизни счастье,
Весь мир забудешь ты со мной… —

в житейско-материальном варианте.

Словно пытаясь компенсировать мужу потерю эскадрона, она дала ему деньги на приобретение у графа Павла Алексеевича Игнатьева имения в Дриссенском уезде Витебской губернии, где и должны были с настоящим помещичьим размахом поселиться молодые Бискупские.

Двадцать четвертого августа 1910 года Василий Викторович имение купил, но в тот же день заложил его у Федора Михайловича Жукова по закладной крепости за 28500 рублей, а затем заложил имение в Государственном дворянском земельном банке за 52000 рублей.