Петербург. Тени прошлого

Консерватизм подобного рода, безусловно, характерен для классических видов искусства где бы то ни было. Но в других европейских странах учреждения культуры с «охранительной» функцией обычно находятся в столицах и представляют «национальные традиции» (очевидный пример – Королевские балеты Лондона и Копенгагена, Венская государственная опера и Венская филармония, Национальный парижский балет). Утверждая общенациональную ценность местной традиции, сценическое искусство Ленинграда на этом фоне было уникальным. При этом нововведения не исключались. Л. Якобсон ушел из Кировского театра, где до этого ставил лишь эпизодически, и основал собственную труппу, развивая в своем творчестве бессюжетное направление, наподобие легкомысленного «Экзерсиса XX»[998]. Б. Эйфман, пришедший в Кировский театр в 1971 году в возрасте всего 25 лет, стал, пожалуй, самым известным представителем современного балета в Советском Союзе. Но он прослужил в Академическом лишь шесть лет, а мнения местной публики о его собственной труппе «Новый театр» резко разделились (на Западе столь же разнородные реакции вызывало творчество М. Бежара или Р. Пети): одни видели в Эйфмане бодрящую радикальную мощь, другие считали его пошлым, грубым, неисправимо провинциальным артистом, недостойным творить на родине истинного балета[999].

Балет как никакой другой вид искусства мог претендовать на роль хранителя культуры. Новаторское прошлое ленинградской оперы, ярким примером которой стала «Леди Макбет Мценского уезда» Д. Д. Шостаковича (ее премьера также состоялась в МАЛЕГОТе), тактично замалчивалось. В спектаклях репертуара XIX века, будь то русские оперы («Иван Сусанин», «Борис Годунов») или западные (оперы Верди, Пуччини, Беллини), Кировский был не в состоянии оспаривать авторитет Большого театра. «Ленинградской школы» вокала, сравнимой по влиятельности с вкладом Вагановой в развитие танца, не существовало[1000]. Примечательно, что выдающийся ленинградский дирижер Е. А. Мравинский в период работы в ГАТОБе (1932–1938) специализировался больше на балетах, чем на операх. Что касается концертного репертуара, местные оркестры – такие как Ленинградский филармонический, – были, безусловно, особенно привержены к музыке Шостаковича и Чайковского, но в целом их программы включали как русскую, так и мировую классику: так, Мравинский в Филармонии дирижировал среди прочего произведениями И. С. Баха, Л. ван Бетховена, А. Брукнера, Я. Сибелиуса, И. Брамса, Ф. Шуберта[1001]. Р. Мартынов, ученик Мравинского, унаследовавший от мастера то, что Дж. Китс назвал «отрицательной способностью» (ничто не должно мешать музыке), стал известным интерпретатором Г. Малера[1002].

6.3. Р. Мартынов (слева) проводит репетицию в Ленинградской капелле. Справа – тенор Ю. Марусин. Фото Ю. Белинского, 1986. ЦГАККФД СПб

Однако в контексте мировой музыкальной культуры значимым была не столько музыка, которую исполняли, сколько та, которой не исполняли, в частности почти полное отсутствие в программе зарубежной музыки XX века – это можно было бы списать на проблемы с правами на исполнение, только вот Советский Союз подписал Международную конвенцию об авторском праве лишь в 1973 году. Однако местные оркестры характеризуются не только в «отрицательных» терминах (т. е. только тем, чего в них не было). Существовал особый «ленинградский звук», достигавшийся исключительной четкостью и скрупулезностью игры, а также стиль исполнения – одновременно сочный и дисциплинированный. Мравинский охарактеризовал этот стиль с позиций слушателя в статье, написанной к ко дню рождения Д. Д. Шостаковича:

Такая маскировка чувств иногда сбивает слушателей с толку, создает у них превратное представление о кажущейся эмоциональности Шостаковича. На самом деле в его музыке таятся глубокие лирические чувства, которые тщательно оберегаются от грубого взгляда и неосторожного прикосновения, не выставляются напоказ. Надо уметь их уловить – и тогда вы не сможете не оценить их возвышенности, чистоты и сдержанной силы [Мравинский 1966].