Петербург в 1903-1910 годах

10 июля. Вчера ездил в Петербург. Народу, по обыкновению, в поезде была гибель. Териоки теперь в некотором роде черта оседлости разных приговоренных к крепости редакторов, издателей и т. и.

На вокзале видел Бурцева, присяжного поверенного Маргулиеса[197] и др. Последний, чтоб пройти в Думу, вздумал создать новую партию, «радикальную».

Присутствовал раз и я на собрании этой партии, послушал разных «товарищей» и ораторов и написал об этих карикатурах в «Руси». Единственный настоящий говорун в этой «партии» был Маргулиес; говорит он хорошо, но особого впечатления произвести не может: глубины нет. Затея его, конечно, лопнула, и в последнее время, когда он являлся на какое-нибудь собрание, его приветствовали: — «А, вот и вся радикальная партия пришла!»

Вчера же был очевидцем грабежа, или, как принято теперь выражаться по-модному, — экспроприации.

Иду днем домой — по Суворовскому проспекту и вдруг слышу на 7-ой Рождественской сухие удары молотков по доске, затем крики: вижу, народ бежит к углу со всех сторон. Поспешил и я и увидал, что по направлению к Греческому скверу летит четверо людей; навстречу им выскочило двое городовых и двое же гнались за ними; убегавшие отстреливались, очевидно, из браунингов; дыма видно не было, а слышались только удары; одного из убегавших, здоровенного верзилу, поймали, остальные исчезли; несмотря на усиленную пальбу, ни раненых, ни убитых не было.

Против нашей квартиры, у чайного магазина Парамонова, толпилась публика; одно из окон его было разбито. Оказалось, что грабители вошли в магазин, выхватили револьверы и велели горбатенькой старушке-хозяйке подать деньги.

Она открыла конторку, вынула оттуда железную коробку с медью и, нежданно, запустила ее в окно. Стекла посыпались на тротуар и к магазину бросились любопытные.

Грабители в перепуге метнулись вон, успев захватить лишь сверток с 50 копейками.

16 июля. 14-е и 15-е числа провел в Петербурге.

Был, между прочим, в «Труде», книжном магазине на Невском, смотрел новинки. Декадентщина вытеснила в настоящее время все другие книги.

Кликушество и порнография — вот что теперь заполонило и журналы и книжный рынок. Любопытно, что чуть не все поголовно ругаются и смеются над корифеями этой марки, а… покупают только их! Одни объясняют такие свои покупки тем, что надо же быть в курсе современных течений в литературе, другие — модой и любопытством.

На вопросы мои, что требует и читает теперь провинция, сообщили, что провинции это течение пока не коснулось и что декадентщина оттуда не требуется. Купил несколько конфискованных книг для своей библиотеки[198]; продаются они, конечно, совершенно открыто и грозное когда-то слово «конфисковано» — в настоящее время звук пустой.

21 июля. Перестал читать газеты: их довели до того же положения, в каком находились они при Щедрине; опять требуется эфиопский язык и ухищрения для маскировки мыслей. Политический горизонт так же сер и скучен, как погода.

23 августа. В Петербурге за это время произошло освящение храма Воскресения, знаменитого не только тем, что он построен на месте убийства Александра II, а и тем, что двадцать шесть лет, все время своей постройки[199], весьма сытно кормил высоких особ. Не мало язвительно поострили на этот счет петербуржцы.

Освящение происходило весьма оригинально. Во-первых, прекращено было всякое движение через Неву по мостам, на пароходах и даже яликах; во-вторых, войска и полиция оцепили весь квартал, где стоит церковь, и без билетов никто решительно, даже в собственные квартиры, в этой части города расположенные, не пропускался; в-третьих, у каждого окна по пути следования стояло по городовому и всякое приближение к окнам жильцам было воспрещено…

Его Величество проследовало благополучно, и затем градоначальнику было объявлено благоволение за «отличный порядок».

Порядок, действительно, был великолепный: на улицах было — хоть в кегли играй!

21-го числа происходили новые казни: покончили на Лисьем Носу трех главных заговорщиков…[200] О казнях приходится слышать или читать каждый день; положение в общем не лучше, чем до «свобод». Печать опять гнут в бараний рог, штрафуют за всякую ерунду без милосердия.

28 августа. Ездил на Сайменский канал в гости к Д. Ф. Чепикову — приятелю и компаньону известного книгопродавца Карбасникова[201]; последний имел прежде книжный магазин на Литейном просп., затем, этим летом, перебрался в Гостиный двор. Купил там рядом с Вольфом[202] небольшое помещение за 136 000 рублей, и последний теперь предлагает ему 50 000 отступного.

Карбасников только поглаживает бороду да посмеивается. Это лысый невысокий человек с рыжеватой бородой, длинной, как у Черномора. Как собеседник — человек незаменимый: весельчак и балагур.

20 октября. Состоялись, наконец, выборы; как и следовало ожидать, благодаря всяким беззаконным «законам» Дума будет полна черносотенцами.