Петербургская баллада

— Уволюсь к чертовой матери, — ворчал он, неумело бинтуя мою ногу оторванным от рубашки лоскутом. — Я уже ничего не понимаю в этом долбаном мире. Убить друг друга они готовы, а огорчить — нет. Это последствия «воинского братства» или контузии? Ладно, майор, терпи. Скоро прибудут врачи. Больница в двух шагах, выйдешь уже подполковником… Не хочешь ко мне, на его место?

— Нет, на его место я не хочу, — сказал я, не отрывая глаз от дверей собора.

— Я имею в виду…

— Я знаю, — сказал я. — Все равно не хочу… А знаете, подполковник, он и впрямь был лучше меня.

— Нет, — тихо и серьезно сказал Дивов. — Не лучше. Проворней, профессиональней, хитрее — это может быть. Но не лучше. Как ни крути.

И, повернувшись к выскакивающим из подъехавших машин людям, скомандовал:

— Ждем. Пять минут ждем…

С испуганными возгласами люди шарахались от него в стороны. Тяжело ступая, Протей приблизился к иконе. Боли он уже не чувствовал. Тело, всегда такое гибкое и мощное, впервые отказывалось служить ему. Не было звуков, запахов, не было даже света. Весь мир остался лишь в этих скорбных византийских глазах напротив. Впервые в жизни ему захотелось сказать хоть что-то, но он уже не мог. Ему стало невыразимо обидно и еще — как-то по-детски стыдно. Стыдно за свою глупую, мужскую гордость, что не давала ему говорить с ней раньше. За то, что стеснялся этих приходов сюда. А потом исчезли и эти чувства. Он стоял в ужасающей пустоте и смотрел. Он даже не заметил, как медленно опустились его веки: чудесные глаза по-прежнему смотрели на него. Потом фигура на полотне ожила, шагнула к нему, окруженная неземным сиянием, протянула руку, ободряя материнской улыбкой. Он неумело улыбнулся в ответ и шагнул навстречу…

Открыв глаза, я первым делом покосился на будильник. Опять восемь часов! Что я себе вчера приказывал? Спать девять часов! Опять проснулся через восемь. Нет, в моей войне разума с организмом все же явно побеждает организм. Не хочется думать, что разум слабее… Просто организм у меня автономный какой-то. Это Штирлиц мог приказать ему проснуться через сорок минут или через сорок две с половиной, но меня-то в отделе прозвали не Штирлицем, а майором Пейном. Кстати, интересно, как они будут звать меня теперь, когда я стал подполковником? Хотя Беликова уж точно что-нибудь придумает, можно не сомневаться. Ну и пусть я не самый умный парень в отделе, зато самый здоровый — это уж точно. Даже врачи были удивлены, как быстро заживают на мне раны — как на… Очень быстро заживают. Одно жалко: ни бегать по утрам, ни атлетикой заниматься мне пока нельзя. Скучно! Лежи целыми днями, страдай от безделья. Ничего-ничего, как раз в этом организм меня не подведет — я буду не я, если уже в следующем месяце не выйду на работу. Уж очень мне не терпится познакомиться с «работодателями» того паренька с рынка, что малолетними девочками торгует. Пусть я не семи пядей во лбу, зато упорный. Мы с Беликовой уже говорили об этом, и кое-какие планы у нас имеются. Так что недолго им жировать осталось. Аккурат до тех пор, пока дырка в моей ноге не затянется. А этого ждать уже недолго. Повоюем еще. Не впервой.

Я дотянулся до гитары, лежащей рядом с кроватью, устроился поудобнее и, приветствуя новый день, запел песенку Александра Вепря:

— … За деньги счастливым теперь можно стать, или проснуться известным,

Иллюзию страсти любовной создать, банальным рублем железным.

За деньги страну защищая свою, солдаты не ведают чести…

Пегасов продав и муз развратив, поэты воруют песни…

…А я надену эполеты, на пояс кортик прицеплю,

И строевым, чеканным шагом, пройдусь у бездны на краю.

И мир измениться немножко, безумьем правленым моим.

И пробужденные принцессы сотрут с лица вульгарный грим…[1]

Жила-была кошка…