Петербургская повесть

Издатель «Отечественных записок» встретил Гоголя радушно, охотно взял «Бисаврюка» и потащил осматривать свой «музеум», которым очень гордился. Это и впрямь было любопытное зрелище. В трех больших комнатах разместились картины и статуи русских художников, изделия русских мастеров из серебра, яшмы, малахита, фарфора, да еще медали, монеты, старинное оружие, рукописи… Здесь были диковины, редкости. Серебряный, ярко вызолоченный кубок назывался «Олень». На олене сидела Диана с Купидоном, под ними бежали две огромные собаки, изображена была охота и звери. При помощи особого механизма, заключенного внутри подставки, олень со всеми фигурами стремительно несся вокруг стола. Кто умел остановить его на бегу, тот и выпивал кубок… Одна из медалей — четырехугольная «квитанция» — выдавалась боярам при Петре I как разрешение носить бороду. Надпись на ней гласила: «Борода лишняя тягота». Но в «музеуме» Свиньина среди ценного и редкого хранились и курьезы весьма сомнительных достоинств, например, картина, писанная на паутине, чепчик из паутины — «знак неимоверного терпения» какой-то девицы Бородиной.

Вскоре Гоголь уже просил Марию Ивановну собирать древние монеты, попадающиеся в их местах, «антики», старопечатные книги и особенно стрелы, которые во множестве находили в протекающей вблизи Васильевки реке Псёл. Он писал, что хочет подарить их «одному вельможе, страстному любителю отечественных древностей».

«Вельможа» Свиньин (Гоголь назвал его так для пущей важности) имел обширные знакомства и мог при желании помочь молодому человеку. А Гоголь бедствовал. Принимать подачки от Андрея Андреевича Трощинского было унизительно.

«… Вы не поверите, чего мне стоит теперь заикаться ему о своих нуждах», — писал Гоголь матери. Он по-прежнему упорно искал службы, но с большим жалованьем.

Свиньин, прочитав «Бисаврюка», ухватился за Гоголя.

«Отечественные записки» дышали на ладан. Уважающие себя писатели не шли к Свиньину — он пользовался среди них нелестной репутацией как человек беспринципный и завзятый враль.

«Бисаврюк», повесть Гоголя в журнале «Отечественные записки».

Пушкин изобразил его в сказочке «Маленький лжец». «Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик, но имел большой порок. — Он не мог сказать трех слов, чтоб не солгать. Папенька его в его именины подарил ему деревянную лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой он ускакал из Полтавского сраженья. Павлуша уверял, что в доме его родителей находится поваренок астроном, форрейтер историк и что птичник Прошка сочиняет стихи лучше Ломоносова. Сначала все товарищи ему верили, но скоро догадались, и никто не хотел ему верить даже тогда, когда случалось ему сказать и правду».

П. П. Свиньин. Гравюра. 1830-е годы.

Пушкин намекал еще и на то, что Свиньин всюду старался отыскивать таланты: самоучек-живописцев, поэтов, механиков, но по малой осведомленности постоянно попадал впросак.

Для журнала Свиньина занимательная повесть Гоголя пришлась как нельзя более кстати. Свиньин напечатал и ее, и историческую песню, и интересные документы по истории Украины, полученные Гоголем из дому. Повесть и публикации появились без подписи. Но Свиньин не скрывал, чьи это труды, и даже кое-кому замолвил словечко.

Весною 1830 года Гоголь смог, наконец, уволиться из департамента государственного хозяйства и подать прошение о зачислении его в департамент уделов, «в число канцелярских чиновников».

Здание департамента уделов. Гравюра по рисунку А. Горностаева. 1830-е годы.

Жалованья здесь положили на первое время пятьдесят рублей. «Теперь моим местом, — писал Гоголь Марии Ивановне, — я, можно сказать, обязан своим собственным трудам».

Впервые кто-то оценил его литературные труды. Это окрыляло.

«ВОТ ВАМ ОПИСАНИЕ МОЕГО ЛЕТНЕГО ДНЯ»

С приближением лета Петербург заметно пустел. Вельможи со своей челядью переселялись в загородные резиденции. Помещики, проводившие зиму в столице, уезжали в деревни. Служилый люд и даже ремесленники, из тех, кто подостаточней, перебирались на дачи. По улицам тянулись длинные обозы с домашним скарбом, реки и каналы наполнялись баржами, груженными мебелью.

Повсюду под Петербургом на двадцать верст вокруг буквально не оставалось ни одного ветхого домишки, ни одной кривобокой избенки, не получивших громкого названия: дача. Самый скромный чиновник, считавший Каждый грош, платил последние деньги за тесную конуру где-нибудь на Выборгской или Петербургской стороне, чтобы показать, что и он не хуже других. Ему там будет скучно, душно; дырявая крыша не укроет от дождя; грязь не даст выйти из дому; добираясь пешком до департамента, он порядком натрудит свои бедные ноги. Но зато в конце служебного дня, прощаясь с товарищами, сможет как бы между прочим сказать:

— Я иду к себе на дачу.