Петербургская повесть

Зимой и весною излюбленным местом гуляний петербургской публики был Невский проспект. Летом те, кто оставались в городе, предпочитали места более прохладные и тенистые — Летний сад и Адмиралтейский бульвар, где близость Невы освежала воздух.

По воскресеньям в Летнем саду играла музыка, которую нанимал содержатель кофейного домика, находившегося в саду. В этом домике имеющие деньги могли полакомиться мороженым, вареньем, конфетами, пирожными, выпить лимонаду, кофе, шоколаду, ликеру. В начале июня, в духов день, в Летнем саду устраивалось большое купеческое гулянье. Так называемый «смотр невест». Сюда съезжались купцы со всего города и множество любопытных. Вдоль аллей, одетые по-праздничному, стояли купцы с женами и дочками. А мимо них неторопливо прохаживались молодые купчики, разглядывая дебелых невест и стараясь привлечь к себе внимание. Зрелище было занимательное, особенно для того, кто видел его впервые.

Для дальних прогулок Гоголь выбирал острова и другие живописные петербургские окрестности. Он шел по усыпанным песком дорожкам мимо дворцов, окруженных парками, затейливых дач — то в виде нарядной русской избы, то голландского домика, то наподобие китайской пагоды или в готическом стиле — с узкими окнами, башенками, шпилями. На Елагином острове у дворцовой гауптвахты играл военный оркестр. Близ моста на Крестовском острове стояли качели, а неподалеку в сосновой роще имелся трактир, где устраивались представления: пускали воздушные шары, штукари ходили по канату, публику потешали ученые медведи.

Летний сад. Кофейный домик. Гравюра Л. Тюмлинга. 1830-е годы.

Летний сад. Фотография. 1973 г.

Гулянье на Крестовском острове. Литография А. Брюллова. 1820-е годы.

Развлечений было много, но нигде не слышно было беззаботного смеха, не видно было беспечной радости. Всех что-то сковывало. Публика чинно, даже как-то сумрачно прогуливалась по дорожкам. Несколько большее движение наблюдалось возле трактиров и палаток, над входом в которые виднелись надписи: «Париж», «Лондон», «Лиссабон». Но и здесь известные личности в голубых мундирах приводили в надлежащие формы каждое вольное движение.

Петербургские жители привыкли к тому, что им запрещалось все начиная от игр «под названием лото, фортунка и орлянка» и кончая распространением предосудительных толков о политических происшествиях.

Общее гулянье кончалось в одиннадцать часов вечера, но Гоголь не сразу возвращался домой. Стояли белые ночи, и улицы не пустели даже после полуночи.

Острова. Белая ночь. Рисунок В. Барта. 1820-е годы.

«Ночей, как вам известно, здесь нет; все светло и ясно, как днем, только что нет солнца. Вот вам описание моего летнего дня; всячески стараюсь я лучше провести его, но все почти вспоминаю за каждым разом деревню. Воздуху здесь нет настояще деревенского; весны совсем нельзя заметить… все лето и весна продолжаются здесь только три месяца; остальными девятью месяцами управляют деспотически зима и осень».

«ЗАЧЕМ МАРАТЬ МОЕ ДОБРОЕ, ЕЩЕ НЕ ЗАПЯТНАННОЕ НИЧЕМ ИМЯ»

Этим летом, в свободное от служебных занятий время, Гоголь не только развлекался и гулял. Он продолжал трудиться над украинскими повестями. «Участие в журналах я давно оставил… — писал Гоголь матери. — Теперь я собираю материалы только и в тишине обдумываю свой обширный труд. Надеюсь, что вы по-прежнему, почтеннейшая маменька, не оставите иногда в часы досуга присылать все любопытные для меня известия, которые только удастся собрать».

В «Отечественных записках» Гоголь больше не печатался. Мнение об этом журнале изменил. Вначале, посылая его матери, весьма хвалил и с видимым удовольствием сообщал, что получает номера бесплатно. Далее тон меняется, восторги поостыли. И вслед за номером журнала летит предупреждение: «В этой книжке, и во всех последующих вы не встретите уже ни одной статьи моей». А когда Мария Ивановна не поверила этому, решив, что Никоша скромничает, и принялась ему приписывать разные разности, Гоголь рассердился: «Мне больно то, что вы сами, маменька, обо мне говорите худое… Вы мне приписываете те сочинения, которых бы я никогда не признал своими ни за какие деньги. Зачем марать мое доброе, еще не запятнанное ничем имя? Если вы так мало знаете меня, что нашли в этих сочинениях мой дух, мой образ мыслей, то вы слишком худого мнения обо мне».

Свиньин набивал свой журнал чем попало — лишь бы набить. И было совсем нелестно прослыть автором пошлых, бездарных поделок.

Гоголь решил распрощаться со Свиньиным. А печататься хотелось. В голове бродили новые замыслы. Тут пришлось поразмыслить.

В то время петербургскую журналистику прибрали к рукам два «грача-разбойника» — как называл их Пушкин — Булгарин и Греч.

Булгарин и Греч. Карикатура неизвестного художника. 1830-е годы.