Петербургская сторона

В домах, где нет фортепьяно, а есть девушки, часто пляшут под скрипку. В таких домах никогда не переводится знакомство с скрипачом. Еще иногда пляшут под гитару, но это больше случается на холостых вечеринках. Там часто слышится удалая песня, отчаянные аккорды гитары и присвисточка и звон стакана, но бог с ними! этих вечеров мы не станем описывать.

Последняя степень танцев бывает просто под язык. Я не шутя говорю это. Человек — странное животное, ему когда весело, он запляшет и под язык; еще, пожалуй, сам станет и плясать и напевать для себя танец.

О подобном вечере на Петербургской стороне вот что рассказывал мне один знакомый туземец.

— Сошлись как-то мы в Дмитриев день на именины к нашему добрейшему Дмитрию Дмитриевичу… Ведь вы его знаете?

— Нет.

— Очень жаль; все знают Дмитрия Дмитриевича; он добрый малый, старый холостяк и большой охотник до фонтанов. Вот пришли мы к нему на именины посидеть вечерок; пришло нас человека четыре, да пришел его добрый старинный приятель и кум, даже друг, можно сказать, полицейский офицер с женою. Дмитрий Дмитриевич крестил всех детей у этого офицера, так вот к куму и привел, знаете, по родству, офицер свою жену и трех дочерей, крестниц Дмитрия Дмитриевича, девушек уже взрослых; хотя Дмитрий Дмитриевич живет холостяком, ну, да он человек пожилой, притом же кум, не грех его навестить девицам в торжественный день; жена офицера принесла куму в подарок чайную чашку с золотой надписью: «В знак любви»; кум был очень рад, поставил чашку на комод в гостиной и всем ее показывал; все осматривали чашку, читали надпись и поздравляли именинника с подарком, а сосед Иван Иванович, поставив ее на ладонь, легонько пощелкал по ободочку указательным пальцем и, прислушавшись к звону, сказал, что подарок ценный, крепкий и, наверное, проживет лет сотню, если его не разобьют. Все очень смеялись этому; Иван Иванович большой весельчак и душа компании. Хозяин тут же приказал подавать чай. После чего выпили по рюмке мадеры — не какой-нибудь мадеры, а отличной буцовской, вот с угла Большого проспекта. Выпивши, мы принялись за карты, а дамы за пастилу.

Дмитрий Дмитриевич любит, чтоб у него было весело, а тут видит, что дамы съели всю пастилу, да им уже и делать больше нечего, видимо, норовят уйти домой, уже и перчатки старуха натягивает. «Куда вы? кума! — говорит он, — да я вас не пущу! да у меня пирог есть с угрем и с визигой». Кума отговариваться, кум упрашивать, подняли такой шум и крик, что я уже не могу хорошенько доложить вам, кто из них первый в этом содоме заговорил о танцах; слышу, что Дмитрий Дмитриевич просит Ивана Ивановича поиграть на скрипке. Послали к Ивану Ивановичу за скрипкой. Не скоро пришел посланный без скрипки. Кухарка, говорит, Ивана Ивановича ушла куда-то в гости, заперла квартиру и ключ унесла. Послали еще к кому-то за скрипкой, и там не достали, а офицерские дочки давай дуться: «Мы бы, — говорят, — сегодня у Дмитрия Осиповича целый вечер танцевали». Тут Иван Иванович показал себя; составил четыре пары, уставил их, как следует в кадриль, и давай напевать кадриль, знаете, из тирольских песен. Все много смеялись, говорили: «Вот смешно! ужасть, как смешно», — а все-таки плясали. Дмитрий Дмитриевич был в восторге, что кума и ее три дочери прыгали по гостиной. В 6-й фигуре Иван Иванович изобрел новую какую-то фигуру, беспрестанно напевая:

Уж кутить, так кутить,
Я женюсь, так и быть.

Дмитрий Дмитриевич не плясал, а, слыша часто, что Иван Иванович, толкая дам то в ту, то в другую сторону, кричал:

«Шен, крест, шен, крест!!!»[10]

 —

в восторге подпевал на тот же голос:

Кума шен, кума крест,
Кума шен, кума крест.

И вдруг, не теряя такты, завопил страшным голосом на тот же мотив:

Кума, дальше от комода!
Кума, чашку разобьешь!!!

Оканчивая последний стих, он сильно потянул куму за обе руки от комода, но уже было поздно: кума растанцевалась, забыла о тесноте комнаты, о комоде и, выделывая какие-то па, все пятилась к комоду, пока не столкнула с него спиной чашки.

Кадриль кончился печально. Хозяин принял разбитие чашки на комоде за дурной знак, немного даже прихворнул, но через неделю оправился; только и осталось, что между приятелями, и теперь называют Дмитрия Дмитриевича: «Ах ты кумашен этакой!..»