Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало

Создание диадемы, вероятно, можно отнести к 1808 году, поскольку еще в марте придворный ювелир вдовствующей императрицы исполнил шесть бриллиантовых колосков, а чуть позже Франсуа Дюваль получил из Императорского Банка сто пять тысяч рублей, из коих шестьдесят две он отдал мастеру Лубье[197].

Императрица Мария Феодоровна так ценила дивную диадему, что даже в завещании выразила пожелание, чтобы та вместе с сапфировым и бирюзовым уборами, как самые дорогие украшения, отошла бы на долю умерших к тому времени дочерей Елены и Екатерины. Эти вещи должны были выкупить Николай I и его младший брат Михаил, а вырученные от продажи деньги передать осиротевшим детям покойных сестер, ибо августейшая бабушка заботилась о безбедной участи своих внучат[198]. Потому-то с 1829 года изумительно красивый венец, ласково называемый владелицей «моя диадема из колосьев» (mon diadnme en üpis), очутился среди русских коронных вещей. А через столетие, как ни умоляли радеющие об отечестве специалисты-искусствоведы сохранить в государственном достоянии и выставить для всеобщего обозрения сей подлинный шедевр ювелирного искусства, как ни приводили доводы, что «продавать музеи, чтобы оздоровить бюджет, – все равно, что в засуху выбегать в поле и поливать его из лейки», дивный венец оказался в 1927 году на лондонском аукционе Кристи[199].

Диадема императрицы настолько обвораживала всех видевших ее своей чарующей фантазией, что в 1980 году ее искусно повторили по черно-белой фотографии, сократив более чем вдвое длину (15,5 см вместо 34 см) и чуть изменив пропорции, Виктор Владимирович Николаев и Геннадий Фёдорович Алексахин, мастера Ювелирной лаборатории Государственного хранилища ценностей[200].

Отнюдь не случайно первый из них поставил на реплике свое клеймо-именник «НВ» – честь, коей удостаивались единицы, ибо внес свое и в композицию, и в решение отдельных частей, устранив тем главный недостаток венца императрицы. Ведь только «необычайная легкость общей компоновки, изящество исполнения деталей и очень художественно выполненные боковые части» искупали допущенные Франсуа Дювалем «некоторую несогласованность и пустоту передней части» оригинала[201].

Теперь узкие листья льна, на сей раз сделанные чуть более широкими, гуще сплетаются в центре, да и колосья ржи внизу совсем соединились в единый ободок. Место же дивных тридцати семи грушевидных бриолетов заняли теперь одинаковые, причем более объемные, чуть приоткрывшиеся «бутоны льна» с платиновыми лепестками, усеянными бриллиантами. Те ослепительно переливаются радужными сполохами, поскольку распускающиеся цветочки столь искусно закреплены на пружинках, что тяжело колыхаются от малейшего колебания диадемы. Золото колосьев перекликается с нежной желтизной редкостного (прекрасно заменившего цейлонский 37-каратный лейкосапфир прежней диадемы) дивного бриллианта в 35,52 карата, символизирующего солнце, создавая с «инеистыми» алмазами изысканную праздничную цветовую гамму. Кажется, вот-вот поднимется солнце, осветит поле и высушит росу, и раскроются навстречу живительным лучам цветы льна, выросшего среди уже вызревших колосьев ржи. Потому-то и получила истинно царская диадема название «Русское поле», ибо напоминает, что лен и рожь – главные богатства и слава России. (См. цвет. илл. 26.)

«Бахрома»-«франж» – это вам не отдельные «зубы гарпии»

В первом номере «Северного Меркурия» за 1805 год столичные франтихи упоенно читали: «Ожерелья теперь наиболее в моде так называемые: Feston a dents de Harpie». Правда, иногда подобные колье предпочитали именовать не «гирляндой зубов гарпии», безобразной и безжалостной полуженщины-полуптицы, а просто «зубами дракона»[202]. Заостренные пирамидки отдельных камней, свисающих с ровной низки колье, действительно напоминали гирлянду редких клыков в щербатой пасти отвратительного и мерзкого существа. Вероятно, так обозвал подобное ожерелье какой-то острослов, увидев его на шее дамы, самозабвенно портящей, а то и вовсе уничтожающей репутации соперниц злыми сплетнями. Удачное ехидное и двусмысленное название понравилось и быстро привилось в легкомысленном свете.

Однако при русском Дворе дамы могли из-за избытка алмазов позволить себе более дорогие вещи. Теперь само ожерелье набиралось из множества подвесок, тесно прилегающих друг к другу, образовывая густую бахрому, по-французски именуемую «франж» (la frange). Поскольку в Европе тогда подражательниц петербургским мотовкам почти не нашлось, такое колье получило еще название «русского» (le collier russe).