Но как может многое сказать о человеке крошечная деталь, на которую часто даже не обращают внимания. Написав дату «22 ноября», как: «9bre 22.»[216]
, то есть «novembre 22», Франсуа Дюваль показал не только свое знание французского языка, но и собственную образованность. Знатоки античной истории помнили, что римляне, стремясь польстить правителям «столицы мира», втиснули между шестым месяцем июнем и следующим за ним сентябрем два месяца, в чьих названиях увековечили обожаемых правителей Юлия Цезаря и Октавиана Августа. Отныне сентябрь, обязанный своим именем «семерке»-«septas», стал в веренице из двенадцати месяцев после июля и августа лишь девятым, а следующие за ним октябрь, ноябрь и декабрь – соответственно, десятым, одиннадцатым и двенадцатым. Название последней троицы образовывали числительные «octo» – «восемь», «novem» – «девять» и «decem» – «десять», к коим прибавлялось в конце дополнение «-ber», перешедшее позднее в некоторых европейских языках в «-bre».И вот уже с XVII века в среде образованных людей возникает мода обозначать при письме четыре последних месяца года, указывая перед «-bre» (или «-ber») лишь нужную цифру: «7bre» = сентябрь, «8bre» = октябрь, «9bre» = ноябрь, «10bre» = декабрь. Все было простенько и со вкусом: отлично свидетельствовало о немалой учености и знании латыни, а также хоть немного экономило время при скорописи. Кстати, в том счете, где наряду с табакеркой для подарка графу A.C. Строганову проходят и другие работы ювелира, именно так написаны названия месяцев последнего квартала 1809 года.
Жалованный портрет Александра I, дарованный великой княжне Екатерине Павловне на ее обручение с принцем Георгом Ольденбургским
Каждую треть года Франсуа Дюваль представлял августейшей патронессе сводные счета на различные вещи, указывая, кому те были вручены и по какому случаю. Заботливая матушка баловала свою ненаглядную дочку Екатерину прелестными украшениями, даримыми на день рождения и именины великой княжны. Чаще всего преподносились фермуары: бриллианты окружали то «бразильский рубин» (как тогда называли привозимые из далекой Южной Америки алые турмалины), то дивный, очень крупный отечественный зеленовато-голубой аквамарин, то, наоборот, большой бриллиант окаймляли алмазы огранки «роза». В 1808 году Катрин получила от августейшей маменьки красивую «стрелу» из изумрудов и бриллиантов, а также очаровательные бриллиантовые серьги с четырьмя большими жемчужинами.
А вскоре, во время пребывания прусских короля и королевы в гостеприимном Петербурге, 1/13 января 1809 года состоялось торжественное обручение принцессы с герцогом Петром-Фридрихом-Георгом Голштейн-Ольденбургским, сложное имя которого в России быстро переиначили в Георгия Петровича.
На пальчике сговоренной невесты красовался перстень с солитером в 18 тысяч рублей, а на груди ее жениха ослепительно сверкали бриллиантовые знаки высших русских орденов: Св. Андрея Первозванного и Св. Александра Невского.
Однако больше всего взгляды присутствовавших при торжественной церемонии приковывал медальон на груди обворожительной нареченной, пожалованный ей от венценосного брата: из-под громадного плоского бриллианта в 34 карата, «размером с франк», виднелся лик любезного самодержца. Фантастической была и цена сказочного медальона – 88 842 руб.[217]
Великая княгиня чрезвычайно ценила это пожалование. Даже выйдя после кончины Георга Ольденбургского вторично замуж и став королевой Вюртембергской, Екатерина Павловна не забыла в написанном ею в июне 1817 года завещании, специальной статьей оговорить переход «портрета нашего возлюбленного брата, императора российского Александра, украшенного большим бриллиантом», к своему старшему сыну от первого брака, принцу-тезке венценосного дяди Александру (Фридриху-Павлу-Александру) Шлезвиг-Гольштейн-Ольденбургскому. Мало того. Сия драгоценная памятная вещь становилась даже не фамильной, переходящей к старшему в роде, а государственной. Ее, отныне неотчуждаемую, обязаны были по воле первоначальной владелицы выставлять при дворе герцогства Ольденбургского на обозрение желающим.