Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

На днях дочитал в «Иностранке» роман Стивена Кинга «Мертвая зона» — про экстрасенса. Забавно. Человечество в наш жесткий примитивный век тянется к иррациональному. Даже я потянулся, написал повесть «Феномен Крикушина» и дописываю «Шута». Что это? Литературная мода или потребность? А может, иррациональное существует, и литераторы вычисляют его интуитивно?

Вчера учил Максима кататься на коньках. Я держал его подмышки и толкал сзади. Научился держать ноги вместе и заворачивать по моей команде.

Дамка с Цыганкой в панике: три собаки неизвестной принадлежности пытались проникнуть на территорию гаража. Причем, молча. Дамка с Цыганкой выставили стену звонкого оглушительного лая и даже поскуливали от испуга.

Я вышел из вагончика и погнал чужаков. Мои пёски воспряли духом и попытались преследовать противника, но быстро вернулись. И стали обнюхивать следы на снегу, беспокойно поглядывая в сторону ретировавшейся троицы.

Уже утро, суббота, 19 января. Вчера лег в час ночи — писал новый план «Записок книгонелюба» и правил текст трехгодичной давности. Хочу отдать в «Аврору».

Вчера вечером снег валил хлопьями. Сегодня небо звездное, и снежок идет мелкий и редкий, кристалликами — с небес досыпаются остатки.

Суббота — выезд на линию идет медленно.

Сегодня Крещение.

22 января 1985 г. Гатчина, гараж.

В минувшее воскресенье ездили с Ольгой в Зеленогорск.

Церковь в Зеленогорске отреставрирована снаружи. И плывет высокой белой колокольней, золотыми крестами и медными фиолетовыми куполами в голубом небе. Красиво.

Двадцать лет назад в церкви были склады, и на школьных каникулах я подрабатывал там ночью — разгружал булку и хлеб. На месте снесенного купола колокольни виднелась деревянная будочка и росла кривая березка. Рассказывали, что во время войны в этой будке сидел финн с пулеметом, прикованный цепью.

Сегодня Ваня Булдаков рассказывал, как надо ставить петли на зайца. Ниточка от стального троса отжигается паяльной лампой, затем кипятится вместе с хвоей и ставится петлей-удавкой на тропе; конец привязывается к дереву. Диаметр петли около 20 см. Капкан также кипятится в ведре с еловой лапой, а затем чистыми рукавицами кладется в рюкзак.

Булдаков — румяный деревенский парень в черном тулупе, крепыш с курчавой бородкой. Я понимаю: охота — мужское занятие. Азарт, инстинкт, чисто мужское занятие. Но раненый заяц кричит, как грудной ребенок, только пронзительнее и обреченнее. Верещит. И зачем тогда ставить на него петлю-удавку или капкан? Что с ним потом делать? Есть?..

На семинаре Б. Стругацкого заслушивали творческий отчет Андрея Измайлова. Измайлов прочитал рассказ, который мне не понравился. Но моего мнения никто не спрашивал — я всего лишь кандидат в действительные члены.

Рассказ раздолбала пожилая критикесса. Она сказала, что Измайлов принижает рабочий класс, холодно-созерцательно копается в помойках, и вообще, чуть ли не враг народа.

Измайлов, в свою очередь, сказал, что хорошо знает рабочих, т. к. три года работал в заводских многотиражках.

Критикесса сказала, что тоже знает, о чем говорят в народе, т. к. прогуливает ежедневно собачку, проходит мимо пивного ларька и слышит беседы. Да, бывают крепкие выражения, встречаются и среди рабочих опустившиеся личности, но не надо обобщать, принижать и заниматься критиканством, ерничаньем и т. д.

Такой у них вышел разговор.

Потом выступил Борис Стругацкий. Рассказ Измайлова никого не принижает, сказал он. Люди в его рассказе — отличные парни, и он пошел бы с ними в разведку. Почему-то принято считать, что если герои говорят грубоватым языком и не слушают Моцарта, то они несчастны. Они по-своему счастливы, работают, имеют семьи, и в этом — жизнь.

После семинара все спустились в трюм. Герой дня купил двести пятьдесят коньяка на всех, и кто-то вытащил из портфеля бутылку коричневой настойки.

Мы с Жильцовым как кандидаты сидели в сторонке и пили «Полюстрово». Нас никто не угощал, да мы и не хотели: у меня режим, у Жильцова язва желудка.

Мне показалось, что фантасты чересчур умненькие, и писательство для них, скорее, хобби, чем дело всей жизни. Работают в НИИ, КБ, есть кандидаты наук…

30 января 1985 г. Гатчина.

На большом листе миллиметровки сделал схему «Записок шута». Есть 60 стр. м. п. текста: экспозиция, завязка, перипетии, и вот — подбираюсь к кульминации. Очень долго. Но не вижу путей сокращения. Может, и не надо? Может, это будет роман? И недоволен стилем: много коротких предложений, которые хороши в рассказе, но не годятся для повести, а тем более романа.

Рассказ «Этажи» понравился Самуилу Лурье, он отдал его с хорошей сопроводиловкой Конст. Ив. Курбатову, зав. отделом прозы «Невы». Я читал ее. Там написано, что я пишу легко, занимательно и правдиво. Но Курбатов рассказ забраковал. Сказал по телефону, что в нем есть литературные слабости и он вторичен. Я намерен зайти в журнал и выяснить для себя, чем именно он слаб? По отношению к чему вторичен?