Вчера в гараже гремел Ленинский коммунистический субботник. Болтались пьяные: играли в карты, сидели в машинах, разошлись поздно. Я попросил сторожа раздвинуть ворота во всю ширь, чтобы шофера не промахивались.
Весь год мусорим, а в конце апреля включаем музыку и бросаемся прибирать. Победные реляции по радио.
Ужинаю: в левой руке ложка, в правой авторучка. Цейтнот.
Желтым угольным дымом спалили семь ящиков помидорной рассады. Дым почему-то пошел не в трубу, а выскочил огромным облаком в теплицу. Зелень на близких ящиках мгновенно свернулась и почернела. Ольга открыла дверь на улицу, стала размахивать фанерой. Расстроилась больше моего, чуть не плакала.
У забора шуршит сухими листьями старый знакомый — ежик.
Мальчик, оставив на обочине портфель, сидел со спущенными штанами под забором. В руках он вертел прутик.
По телевизору показывают телемосты СССР — США, СССР — Япония. В газетах — о неформальных объединениях молодежи. Сегодня Фил Донахью встречается с советской молодежью — он сам отобрал 300 человек. Некоторые начинают отвечать по-английски, затем переходят на русский. Шум, смех, отвечают смело. Говорят даже о сексе. О, ужас, если смотреть по-старому. И нет ничего плохого, если смотреть нормальными глазами.
Прошел пленум Союза писателей. В «Литературке» речи выступавших.
Писатели ругаются и грызутся по всем вопросам, кроме истинно литературных: национальные распри, упреки, обиды, колкости. Читать противно. Как дерьма наелся. Но узнаешь много скандально-нового про писателей.
Звонил в Москву редактору. Книгу мы должны сдать в производство 30 мая.
Был в Москве, редактировали рукопись. Тетя-редактор перечитать повесть к моему приезду не успела (говорит, читала в январе, в чем сомневаюсь), но взяла карандаш и стала подчеркивать всё подряд.
Когда дошли до пятой страницы, я учтиво заметил, что так работать не смогу, и поднялся. Имею право попросить себе другого редактора. Или забрать рукопись. Она опешила. До этого бойко приводила примеры из Тургенева, Горького и Шолохова. «Ну зачем же обижаться…», — хлопала она глазами.
Я предложил ей компромисс: прочитать повесть до конца, а завтра встретиться и попытаться работать. Она согласилась, но сказала, что ее трясет и голова разболелась. С ленинградцами, дескать, всегда много хлопот.
Зашел к Бабенко в журнал «Вокруг света». Стал рассказывать о встрече с редактором. Виталий, сманив меня глазами в коридор, попросил не материться: хоть и мужики кругом, но все-таки редакция, а не гараж. Я извинился, и разговор иссяк: рассказывать лексически однообразно стало неинтересно.
У меня к вечеру тоже разболелась голова, которую я лечил крепким индийским чаем в отдельном номере гостиницы «Орленок», напротив дома, где живет Горбачёв, — на проспекте Косыгина.
Про Горбачёва мне сказал Коля Александров, которому я позвонил. Коля, старый мент, выспросил, куда смотрят мои окна, и удовлетворенно заметил: «Все правильно! Кто же тебя поселит с видом на его резиденцию!»
Редакторша пыталась склеивать абзацы, обещая: «Потом я их как-нибудь соединю».
Я написал письмо гл. редактору, где указал разногласия, ошибочность толкования редактором этих мест, и добавил, что если моя редакция будет изменена, я заберу рукопись. И уехал из Москвы, побродив по улице Горького, Красной площади и Александровскому садику, где в туалете меня обматерила уборщица. В Москве всегда услышишь что-нибудь душевное.
Ловили с Максимом мелкую, размером с кильку, форель в нашем ручье.
Когда я в рыбацком азарте попросил Макса дать мне нового червяка, он высыпал их из банки на землю и взял одного.
— Давай быстрей, — поторопил я.
— Хороший червячок, — жалобно сказал Максимка, — скромненький такой. Даже жалко.
Максим ходил в магазин и самостоятельно покупал булку и хлеб. Я шел сзади и приглядывал за ним. Всё сделал неплохо для шестилетнего.
Закончили рассаду. На книжке 1000. С ума сойти — у нас с Ольгой никогда не было таких денег. Ольга пробует шить юбки, хочет взять патент. Завтра ей на работу. Лежит в постели и жалуется, как не хочется идти на работу и видеть скучные лица сотрудников.
Приходит гражданин в поликлинику и просит номерок к врачу «ухо — глаз». Ему говорят, что такого врача нет, есть врач «ухо — горло — нос», а что случилось?
— Да, понимаете, слышу по радио одно, а вижу совсем другое.
Этот анекдот вспомнил вчера по ТВ политический обозреватель Владимир Познер, который прожил во Франции и США с 6 до 19 лет. В СССР они вернулись в 1952 году, и на горизонте он всплыл недавно. Чем занимался в прежние годы, неизвестно. Сейчас ведет телемост СССР — США.
Душа не на месте. Обнаружил, что не знаю о чем писать. Да и как писать не знаю. Третья редакция «Шута» ждет меня на 126 странице.
Все сюжеты и темы кажутся мелкими и неинтересными.