Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

На следующий день вместе взялись за геометрию. Сложное дело — выкройки. Теоретически понятно, а практически горшки или сковородки получаются. Не удается раскроить перевернутую усеченную пирамиду с донышком и околышем. Легли спать. Вдруг Ольга вскакивает, шуршит бумагами, зовет: «Придумала! Вставай, поможешь!» Смотрю: она два листа ватмана склеила и пирамиду из них свернула.

— Поднимай вверх руку, держи пирамиду над головой и крутись медленно. А я со стула карандашом прямую линию по ней поведу.

Гениально! Вроде как деталь в токарном станке крутится, а по ней резцом-карандашом риску ведут. Я кручусь, она стоит на стуле и, прижав карандаш к носу, ведет линию. Провела по пирамиде две параллельные линии, развернула ватман и руки потирает: «Так, теперь мы это вырежем!» Я понял, что спать не придется, и надел брюки.

К утру два лекала из картона мы сделали. И два опытных берета Ольга сшила. Инженер!

И пошло-поехало! Береты покупают хорошо. Я уволился из гаража. Помогаю Ольге — крою по лекалам (сделал из пластика, купил огромные портновские ножницы), вырезаю заготовки: тулью, донышко, околыш, кожаный ободок — и жду гонорары, которые обещают безбедную жизнь на ближайший год. Подбадриваю себя мыслью, что Михаил Зощенко тоже работал в тяжелые времена в сапожной артели надомником, вырезал стельки. На ночь перебираюсь на кухню — пишу роман.

Прощай, гараж! Пустились мы в открытое плавание…

10 марта 1988 г. Дома.

Евгений Кутузов лежит в больнице им. Бехтерева, в алкогольном отделении. Навестил его. Ходит и говорит, как робот — заторможен таблетками. Гнетущее впечатление произвел на меня руководитель нашей мастерской.

За ужином поведал об увиденном Ольге. «Вот, дорогой мой, ты так же можешь кончить с этими литературными кругами. Задумайся!» Я сказал, что уже всё давно обдумал. Выбор сделан: буду писать, как Папа Карло, а пить только при крайней необходимости. А может, и вообще брошу. Или два раза в год — на Новый год и летом. Напомнил, как я однажды не пил целых полгода. И хорошо себя чувствовал — голова не болела.

Андрей Столяров сказал мне доверительно, что меня записали в антисемиты — якобы я вел какие-то разговоры в Союзе писателей среди друзей.

— А кто такие антисемиты? — не сразу сообразил я. У нас в гараже таких слов не произносили.

А. С. объяснил.

Какая чушь…

Купили палас в большую комнату. Максим ползает по нему и катает машинки. Я лег рядом, раскинул руки и сказал: «Сбылась мечта идиота!»

Второй день пытаюсь сидеть за машинкой, но ничего не получается — голова забита другим: купить сукно, раскроить, съездить за кожей на фабрику им. Бебеля, приготовить обед.

Пишу мало, что подтверждает выводы ученых: бытие определяет сознание.

18 марта 1988 г. Дома.

Ленинградский писатель Алексей Леонов убил в белорусском доме творчества кагэбэшника. Рассказывают, что накануне они выпивали в компании и кагэбэшник говорил, что он давил и давить будет всю эту интеллигентскую мразь, хвастался, что, дескать, кого-то даже расстреливал, а на следующее утро Леонов подошел к нему и спросил: «Тебя сейчас убить или потом?» Тот отмахнулся: «Иди ты!..» Леонов ударил его скальпелем в шею.

Так рассказывают в Союзе писателей. Не верю: слишком все трагически-романтично. Вполне допускаю, что и убитый не кагэбэшник. На то и писатели, чтобы всё преподнести в соответствующем виде.

Писателя Леонова жалко. Готовят общественных защитников на процесс, обещают устроить его библиотекарем в лагере. Жалко и убитого. Кабы не пьянка, сидели бы утром в кафе и вели мирные беседы. Теперь один за решеткой, другой в гробу.

2 апреля 1988 г. Ленинград.

Ездил в Зеленогорск. Тает снег. Солнце. Тихо. Доломал смятые снегом теплицы — не снял полиэтилен. В прошлом году сказал Ольге: «Когда отдадим долги, я сломаю теплицы, заровняю грядки и сделаю огромный газон. Оставим одну грядку под зелень, чтоб на рынок не ходить». Долги отдали. Теплицы сломал. Пишу роман.

Утром побежал к заливу вдоль новой набережной реки Смоленки. Солнце светило сквозь легкую дымку, и гранит розовел. По льду ходили утки. Бухались в воду. Прозрачная зелено-голубая кромка льда, подточенная течением.

Видел сегодня в метро на эскалаторе мальчика лет шести — без ноги. Он сидел в коляске, которую держал дедушка — старенький и невзрачно одетый. Лицо у мальчика грустное.

Я спускался по ступеням, заметил их и остановился немного ниже. Я не хотел верить, что он без ноги, надеялся, что обознался, но, обернувшись у самого спуска, убедился, что не ошибся. И так жалко его стало, так муторно сделалось на душе, что я не пошел, а поплелся по платформе. Остановился, сделал вид, что смотрю на часы в зале, обернулся, и еще раз глянул на мальчика — издалека. И разглядел маленький костыль, который не заметил раньше.