Петербургские очерки

Принужденный для поправки здоровья своего уехать с Кавказа в Германию в 1854 году, Воронцов провел зиму в Дрездене. Ни в Англию, ни во Францию, ни в Италию война ему ехать не позволяла, Германию и немцев он всегда терпеть не мог и потому смертельно скучал в Дрездене. Назначение преемником ему врага его Муравьева сильно его раздражало, и он весьма желал возвратиться в Россию в надежде снова приобрести политическое значение: бездействие томило семидесятипятилетнего честолюбца. Смерть Николая, восшествие на престол Александра II еще более возбудили в нем желание отправиться в Петербург: он надеялся при новом государе иметь значительное влияние на дела и в конце лета 1855 года прибыл в Петербург. Он не ошибся в своей надежде: государь, отъезжая осенью после падения Севастополя на несколько недель в южную Россию, поручил Воронцову на время своего отсутствия главное начальство в Петербурге, не объявляя о том публично, но объяснив свою волю министрам, генерал-губернатору Игнатьеву и главнокомандующему войсками в Петербурге графу Редигеру и предоставив Воронцову на случай нападения неприятельского или экстренных событий — власть полномочную. По возвращении государя в Петербург Воронцов своим влиянием и советами своими много содействовал заключению мира, а между тем не упускал из виду своей задушевной мысли: дать стречка врагу своему Муравьеву и посадить Барятинского в кавказские наместники. Барятинский переехал осенью из Царского Села в Петербург, нанял квартиру в Большой Миллионной улице, объявил себя жестоко страдающим от подагры, выезжал редко, прикидывался человеком дряхлеющим и почти разрушающимся; одним словом, разыгрывал ту же самую роль, как папа Сикст V, когда, быв еще кардиналом Монтальто, он простирал виды на римский тройной венец. В это время Барятинский старался говорить весьма мало, слушал слова других с мнимым рассеянием, отвечал невпопад, как будто не понимая вовсе того, что ему говорят, и уже по Петербургу пошли слухи, что Барятинский человек полумертвый, что еле на ладан дышит, что способности его гаснут и что ему уже весьма недалеко до могилы. Этот ловкий расчет возымел успех полнейший: все те лица, которые простирали виды свои на значительные должности и боялись в князе Александре Ивановиче опасного соперника, успокоились, считая его близким к могиле, а между тем Воронцов у государя и у двора неустанно подкапывал Муравьева и выдвигал вперед Барятинского, коему государь возвратил свою прежнюю дружбу. Придворные соперники Барятинского и более всех Александр Адлерберг, видя возобновление к нему царской милости, стали усердно хлопотать об удалении его от двора, и зная, что удалить его нельзя иначе, как удовлетворив его честолюбие и властолюбие, то есть предоставив ему безграничную власть над краем обширным, его придворные соперники стали деятельно сотрудничать покровителю его Воронцову. Таким образом, и друзья и недруги, самые даже обстоятельства работали в его пользу; прошла зима; наступила весна 1856 года; мир был заключен в марте месяце; коронация Александра Николаевича совершена 26 августа; в этот день Барятинский произведен был в генералы от инфантерии мимо множества генерал-лейтенантов старших его в чине и назначен кавказским наместником и главнокомандующим кавказским корпусом, в удовольствие ему переименованным в армию и значительно усиленным по числу войск. Ему сверх областей кавказских еще подчинена губерния Астраханская без всякой разумной причины, единственно лишь в удовольствие его властолюбию. Права ему предоставлены самые обширные; например, ему подчинены в тех губерниях чиновники всех ведомств, и министры не могли посылать приказаний подчиненным им чиновникам иначе, как через канцелярию наместника и с его согласия. Говорят, что Фридрих II по завоевании Силезии, Наполеон I по вступлении на престол и Петр I после победы Полтавской не являли лица, более сияющего радостью, чем то лицо, с каким в день коронации 1856 года будто бы расхаживал по залам кремлевского дворца хитрый и ловкий, но бездарный придворный, под именем наместника назначенный царем на Кавказ.