Наступил октябрь месяц: государь все еще жил в Ливадии. Наконец и он увидел, что дела в Петербурге не клеятся, и отправился в возвратный путь. За пять дней до проезда его через Москву в ней произошла знаменитая своей отвратительностью Крейцовская бойня студентов{2}
. Павел Алексеевич Тучков (человек, бесспорно, добрый) поступил со слабостью и с робостью ребенка, а обер-полицмейстер граф Крейц и товарищи его полицмейстеры вели себя, как разбойники в лесу. В тюрьмах и больницах были еще студенты, избитые, перераненные, и среди этого важного события государь не понял, что ему следует остановиться в своей первопрестольной столице и вниманием, участием, добротой успокоить оскорбленную и справедливо раздраженную Москву. Вместо того государь с тульского шоссе проехал прямо на станцию Петербургской железной дороги, где собрался московский высший чиновный люд. Там он не нашелся выразить ни одного слова упрека Тучкову, ни одного слова негодования Крейцу и полицмейстерам; напротив, выказал такое совершенное непонимание обстоятельств, дел и людей, что благодарил Тучкова и Крейца за сохранение порядка в городе; потом преспокойно кушал чай и затем отправился в Петербург.Когда государь возвратился в Петербург, граф Блудов, князь Горчаков и генерал Милютин рассказали ему, что студенческие истории производят самое плачевное впечатление и в России, и за границей, о чем его величество и не догадывался до тех пор. В России еще, положим, ничего: на это есть III Отделение, Петропавловская крепость и Сибирь, но за границей: вот что скверно! Известно, что петербургское правительство не боится ни Бога, ни совести, но трепещет перед европейской гласностью, в особенности перед гласностью на французском языке…
Тут решились вызвать из-за границы великого князя Константина Николаевича, который в течение лета отправился путешествовать на неопределенный срок. Я говорю: «неопределенный срок», потому что великий князь, уезжая, сам не знал, когда ему позволено будет возвратиться: ближняя царская дворня весьма желала его удаления и сильно противилась его возвращению…
С возвращением великого князя положение дел приняло иной оборот. Он посадил своего друга Александра Васильевича Головнина в министры просвещения, а друга Головнина, Михаила Христофоровича Рейтерна, — в министры финансов; сблизился с министрами внутренних дел и военным, находится в хороших отношениях с графом Блудовым и с генералом Чевкиным, выжил из министерства всем ненавистного Муравьева, оказывает князю Горчакову наружное внимание и уважение, которое людям, незнакомым с истинным положением дел, не позволяет и догадываться о взаимной нелюбви друг к другу этих двух особ. Таким образом, великий князь в Совете министров{3}
имеет решительный перевес. Против него говорить может один Панин, но Панин слишком труслив и слишком придворно-боязлив (если можно так выразиться), чтобы вступить в открытую борьбу с человеком, имеющим власть в руках и силу при дворе. То же самое следует сказать и о бароне Корфе, новом начальнике II Отделения Собственной [Е. И. В.] канцелярии. Что же касается до остальных министров: Адлерберга-Минина, князя Василия Долгорукова, Анненкова и Прянишникова, то эти четыре индивидуума тупоумны, безгласны, и редко один из четырех начнет о чем-нибудь рассуждать в Совете, а если и начнет, то уж непременно понесет такую ерунду, что доставит великому князю и приятелям его предмет разговоров и смеха дня на три.Теперь великий князь имеет в виду: Панина заменить князем Оболенским{4}
; Анненкова заменить Татариновым; князя Василия Долгорукова кем-нибудь из своих моряков; Николая Алексеевича Милютина сделать министром внутренних дел, а Валуева посадить на место Прянишникова; князя Барятинского на Кавказе заменить графом Муравьевым-Амурским. Когда все это будет совершено, тогда останется великому князю докончить свое дело и исполнить свое давнее желание, заменив князя Горчакова князем Лобановым, нынешним посланником в Константинополе.Теперь необходимо рассказать вам положение и взаимные отношения в настоящую минуту наших главных деятелей, наших государственных кашеваров.