Петербургские повести

– Слушай, Сэн, у меня к тебе предложение есть, – слишком вежливо, необычным для себя тоном заговорил Камель. – Ты, я заметил, к Оксанке не прочь подкатить…

– К какой Оксанке? – Я не понял сразу.

Камель выплюнул размякший, превратившийся в зеленоватые слюни насвай. Я тоже выплюнул, посмотрел на Камеля.

– Ну, к этой, с мозаичного… Видно же, Сэн…

Сейчас предупредит, чтобы я не смел клеиться к ней. К Оксане. Ее Оксана зовут…

– Я хочу тебе предложить одно дельце. Если не хочешь, то ладно, но никому… Понял?

– Да. А что такое?

– В общем… Мы хотим… гм… раскрутить ее. – Камель пристально посмотрел на меня, перевел взгляд на окна общежития. Окна весело сверкали в вечерних лучах солнца. – Дерзкая слишком… Рожу даже от Ленура воротит. Надо ей засандалить. Ну, как ты?

– Что? – Я до сих пор не понимал.

– Она обычно на выходные сваливает куда-то, – осторожно стал объяснять Камель; он очень хорошо говорил по-русски. – К родственникам, наверно. Должна сегодня вернуться перед отбоем… Мы решили ее на пустыре перехватить. Без прибамбасов: просто надо немного опустить жабу… В-вот. Ты согласен?

Я сидел согнувшись, глядя на замусоренный окурками песок под ногами. Конечно, теперь-то я понял, что он предлагает… Я пытался очнуться от наса, который продолжал обволакивать сознание теплым, приятным туманом… Сплюнул, прокашлялся… Вообще-то, следовало бы врезать Камелю по морде, возмутиться, но я понимал, что это означает для меня конец. Отгасят этим же вечером, измочалят в слякоть; уже видел, как они отделали одного армяна, а потом тот исчез, говорят, что уехал и половину вещей в комнате бросил… А если отказаться мирно и тихо? Все равно, значит, стать их врагом, и если Камеля с дружками спалят, я окажусь виноватым, окажусь стукачом… Оксана, Оксана, я узнал твое имя, но при каких обстоятельствах! Какую цену я должен заплатить за это! Моя мечта, моя светлая богиня, моя единственная… Ее хотят втоптать в грязь, раздавить, уничтожить. Ее разорвут через три-четыре часа. И как быть мне? Куда деться? Что выбрать?

– У? Сэн?.. – тормошил Камель. – Да ты не шугайся, ничего такого! Спусканём по разу, чтоб поняла. Вообще, говорю, охренела прошмандовка. Королевна нашлась…

В такие минуты происходящее представляется страшным сном, пытаешься выдернуть себя в реальность, очнуться; просыпаешься, но – попадаешь сюда же и понимаешь: кошмар не во сне, это все наяву.

– В прошлом году мы так двух уже отмахали. И ничего, даже из путяги они не свалили и живут здесь же – все ништяк. Как хочешь, вообще-то, просто вижу, ты на нее запал, а тут как раз… Решил как корешу предложить.

Корешу… Конечно, конечно, я понял, они хотят иметь меня на черный случай. Если что – все упадет на меня, ведь не один Камель заметил мое отношение к девушке, мое желание. Среди подозреваемых я буду первым… (Я плохо тогда знал людей, не мог понять, что Камель сделал мне это предложение бескорыстно, от чистого сердца).

– Ну, давай решай, не нудись…

Я ясно представил ее, намного яснее и четче, чем когда мечтал, мысленно и в то же время почти ощутимо соединялся с ней, закрывшись в комнате или в кабинке душа. И на мгновение, но сильно и глубоко, пыхнула уверенность, что это сама судьба помогает мне реально с ней соединиться. Но как?.. Совсем иначе, чем я мечтал. Страшно, грязно, непоэтично. Как быть? Отказаться, спрятаться, или предупредить, или вместе с Камелем поджидать ее на пустыре?..

– Э-э, ну чего?

И темная, но более близкая сила заставила меня ответить:

– Да, я согласен.

Камель хлопнул меня по плечу:

– Ништяк. Перекурим тогда?

– А сколько вас?

– Трое, ты четвертый. Держи. – Он протянул мне коробок с насваем.

Камель не отпускал меня, сообщников я еще не видел, но, наверное, они уже знали о моем согласии. Камель был спокоен и не спешил с ними встретиться. Мы вместе сходили в столовую поужинать, потом долго курили возле общежития. Часов около восьми пришли в комнату Камеля, где жили еще двое парней из Кушки. «Вот и сообщники», – решил я, но сообщником из них оказался только Муртаз, коренастый, молчаливый парень с угреватым лицом. А другим, главным, был тридцатисемилетний воспитатель четвертого этажа татарин Ленур. Он с первых же дней моей жизни в общаге взял меня под неявную опеку, пару раз впрягался, когда пэтэушники наезжали, пытались стрясти с меня денег. Но сам он был мне неприятен, что-то хитрое, нехорошее таилось в нем и, казалось, грозило мне… Вот, теперь пришел час, и Ленур потребует отплатить.

Я старался ни о чем не думать, ничего не вспоминать; в голове стучало одно и то же: «Конец… конец…» Но было уже не страшно, как будто лопнула, оборвалась пружина внутри и приоткрылась запретная дверь. И я готов был распахнуть ее настежь, войти…

В комнате Ленура мы распили на четверых сабонис «Пшеничной», парни о чем-то говорили, но я не слушал, я следил за тем, что происходило во мне, а там затаилось, ожидая.

Ленур пихнул меня, велел:

– Сделай ты рыло попроще. Сейчас пойдем уже…