На маленькое государство обрушились 45 дивизий, 3000 танков и 2500 самолетов. А у финнов танков не было вообще, а самолетов только 287. Но советские войска встретили упорнейшее сопротивление. По финским данным, Красная Армия потеряла 200 тысяч убитыми и 1500 танков. Крошечное государство сумело сдержать напор мощного соседа, такого еще не знала история мировых войн. Финны стали называть Маннергейма отцом нации, спасителем отечества. С точки зрения здравого смысла вообще невозможно было понять, как такое могло произойти.
Хотя анализ финской кампании в чем-то объясняет и причины поражений Советской армии летом 1941 года. Сталин сумел вооружить своих солдат, но они были плохо обучены, командиры оказались еще неопытны, а воевать за него дети раскулаченных крестьян вообще не хотели. Но, конечно, силы оказались неравны, и в итоге финны были вынуждены уступить, но разгромить их сходу и малой кровью не удалось.
Официальная советская историография долго это замалчивала, но недавно были опубликованы прежде секретные данные о том, что еще до нападения Гитлера на СССР, 17 июня, сильнейшая в Красной Армии 1-я танковая дивизия была срочно переброшена в Заполярье, чтобы внезапно атаковать Финляндию с севера, и уже был создан Северный фронт. Гитлер же всячески заигрывал с Маннергеймом. Он лично прибыл в Хельсинки поздравить маршала с 75-летием, подарил ему свое фото с надписью и «Мерседес» последней модели. Но тщетно. Позднее Маннергейм категорически отверг его предложение штурмовать Ленинград. Он даже выступил с заявлением, что немедленно подаст в отставку, если финское правительство согласится с такой просьбой. Финны ограничились только тем, что вернули себе потерянное в 1940 году.
В 1944 году финны порвали с Германией, а Маннергейм был избран президентом страны. Мирное соглашение с СССР маршал сам написал на русском языке. Именно он заложил потом основы той политики, благодаря которой Финляндия успешно сотрудничала с Советским Союзом и стала процветающим государством. Сталин не забыл унизительного для него 1939 года, но относился к Маннергейму со своеобразным уважением. Он лично вычеркнул его имя из списка обвиняемых Нюрнбергского процесса. Недавно в Санкт-Петербурге фельдмаршалу Маннергейму была установлена мемориальная доска. А во время официального визита в Финляндию Владимир Путин возложил к его могиле цветы.
Блокада Ленинграда продолжалась почти 900 дней. По официальным данным, от голода, бомбежек и артбострелов погибло не менее 1,5 млн ленинградцев, однако точное число жертв не установлено. Куда красноречивее, чем статистика, рассказывают об этой трагедии воспоминания современников. Потрясающий документ тех трагических дней «Осадная запись (Блокадный дневник)», книга воспоминаний петербургского ученого-востоковеда, профессора Александра Николаевича Болдырева (1909–1993), последнего представителя старинной дворянской семьи.
Свою хронику осадного времени, полную тончайших психологических наблюдений за страданиями ленинградцев, умиравших от голода, Болдырев аккуратно вел почти ежедневно. «Вот возникает в моем воображении, – писал в те страшные дни ученый, – видение неслыханной прелести: кабинет, светло и тепло. Я, живой, сытый, чистый, спокойный, сижу и пишу. Все ужасы в прошлом. Осадная запись есть запись о прошлом и в прошлом. Она окончена, и я готовлю ее для других…»
«…Город наш, город! С тевтонским упорством не перестают его громить немцы. Сегодня с половины дня яростно била наша артиллерия, но скоро в ее грохот влились тяжкие громы взрывов. Обстрел был жестокий, он свирепствовал более четырех часов подряд, до темноты. С темнотой (я заметил теперь точно) немцы умолкают. Видно, огонь выстрелов демаскирует их дальнобойные пушки. Снаряды поражали весь наш район, Центр, Петроградскую, Выборгскую. Это то, что успел я узнать. Идя с лекции на Васильевском острове (где было тихо) домой пешком, ибо трамваи повсюду стояли, я узрел одно попадание на многострадальном углу «Подписных изданий» и два в узком проходе у нашего Райсовета. Влетело и в Витебский вокзал и т. д. Так как шел уже третий час обстрела, милиции ослабила свою непропускательную бдительность, и по улицам текли эти характернейшие быстрые, молчаливые ручейки пешеходов. Во всех подворотнях, в парадных, под аркадами, за выступами жмутся кучки осторожных и робких, или просто глазеющих, выглядывая и тоскливо топчась. Вдруг страшный треск близкого разрыва. Во мгновение ока улица словно выметена начисто. Лишь несколько человек продолжают свой бег по панелям. Это разъяренные или российско-беспечные. Но через минуту опять текут ручейки. Жизнь, прикрытая смертью…»