Петербургский изгнанник. Книга первая

— Господа, одно слово, и княгиню отсюда как ветром сдует, — быстро прошептал царский конюший Ребендер.

Мы его подзадорили.

— Бьюсь на пари, — разгорячился он.

Все загорелись: выпадал случай промочить горло и потянуть жжёнку. Ну, ударили по рукам. Ребендер подскочил к Дашковой. Она глянула на него через лорнет.

— Смею обрадовать, дорогая княгиня, — сказал он, — получил письмо из Киева. На стоянке полка ваш сын сыграл свадьбу…

Лицо княгини так и передёрнулось.

— Кто же его жена? — спросила.

— Известная Алтерова.

В полку у нас Алтерову знали как пикантную девицу.

— Ради бога! — вскрикнула Дашкова, — стакан воды!

Ей сделалось дурно. Ребендер выиграл пари. Княгинюшку, сказывали царедворцы, неделю трясла лихорадка…

Вся молодцеватая фигура Алябьева затряслась от добродушного смеха. Радищев понял, что рассказанная про Дашкову историйка, похожая уже на анекдот, видимо, была связана с другим непристойным воспоминанием, о котором Алябьев умолчал.

Случай этот действительно произошёл с княгиней. Радищев, не любивший придворных пересудов, слышал о нём раньше, но в устах Алябьева он прозвучал с новым для него значением. Характер разговора изменился. Завязалась беседа о петербургской жизни.

Радищев подумал: этот человек, рассказавший анекдот, будет управлять его судьбой здесь. От его воли и настроения будет зависеть многое. Кажется, очень просто — подыгрывай на его слабых струнках и будет хорошо. Но угождать было противно Радищеву. И тем труднее становилось его теперешнее положение. Но как бы трудно ни было, Радищев принял такую встречу за добрый знак для себя. Что-то менялось в его судьбе изгнанника, но что, он ещё не улавливал и не осознавал.

3

Вокруг личности Радищева в городе быстро распространились самые невероятные слухи, окутав его ореолом загадочности. Городские обыватели терялись в догадках. Слухи доходили и до Радищева. Положение мало известного человека ему даже нравилось. Это было самое лучшее, что он мог желать себе в теперешнем положении. И сам Алябьев не склонен был распространять о нём подробности, как понял Радищев.

Однажды Александр Николаевич посетил театр. В воскресный день здесь собиралась тобольская знать, цвет городского общества. Алябьев предложил Радищеву свою ложу. Александр Николаевич воспользовался его любезностью. Он пришёл в театр до начала спектакля и, чтобы не привлекать к себе внимания, сел в кресло, стоявшее в глубине ложи.

Радищев внимательным взглядом окинул зал, освещенный свечами в бронзовых канделябрах.

В партере сидели франты-чиновники, щеголеватые купцы, чопорные, в пышных платьях дамы, застенчивые и стыдящиеся своих нарядов барышни.

Среди этой публики особенно выделялся молодой франт, одетый в длиннополый, почти до каблуков, сюртук, с высоким отложным воротником, в узких, обтягивающих ноги панталонах, которые были заправлены в короткие гусарские сапожки. Он важно прохаживался по партеру и лёгкими кивками головы отвечал на приветствия купцов, то и дело осторожно поправляя рукой галстук, составленный из нескольких косынок, навёрнутых на шею. Затылок и виски у этого франта были выстрижены под гребёнку, а над покатым лбом колыхались чёрные кольца вьющихся густых волос.

«Должно быть, важный чиновник, недавно из столицы», — подумал о нём Радищев. Франт заметно выделялся своими светскими манерами. Он задержался около двух женщин в зеленых платьях с накинутыми на плечи жёлтыми шалями. На груди одной сверкала жемчужная поднизь и алел приколотый цветок, на другой — посреди тяжёлых ожерелий и монист блестело новомодное севинье. Руки женщин были затянуты в длинные лайковые перчатки, а на ногах надеты коты с красной оторочкой.

Франт важно поклонился женщинам и галантно приложился губами к их ручкам. Позднее Радищев познакомился с этими женщинами — генеральшей Черкашиной и Дохтуровой, в салонах которых ему пришлось побывать.

Продолжая наблюдать за партером, Александр Николаевич спрашивал себя: «Что же это такое?», — и отвечал: «Желание не отстать от столицы и подражать моде, завезённой из Парижа». Как не любил он иноземного блеска на русском человеке, чуждого его природе! Куда красивее он был в своём простом и удобном национальном платье.

Наблюдая за сидящими и расхаживающими в зале, он ещё больше в этом убеждался. Сановитые чиновники были подтянуты и строги. Большинство их приехало из Москвы, Санкт-Петербурга и других городов России. Они видели столичный свет и с явным высокомерием относились к местным жителям. Они считали себя в Тобольске временными жильцами. Служба обязывала их жить здесь, и они, скрепя сердце, мирились с этим год, два, три. Это была небольшая группа людей, державшаяся обособленно на службе и в обществе.