Петербургский изгнанник. Книга первая

Говоря о мире со Швецией, Екатерина как бы мимоходом, желая подчеркнуть, какую большую роль она сыграла в заключении мира, добавила:

— Я воевала без адмиралов и заключила мир без министров…

Она намекнула графу, как одному из сильных и влиятельных вельмож, недовольных её порядками, на его обособленность от двора и от дипломатической службы, которую он ещё недавно успешно вёл в России, как и его брат в Англии.

Александр Романович ответил на екатеринины слова справедливым упрёком.

— Ваше величество забыли лишь о подвигах вице-адмирала Нассау-Зигина…

Граф Воронцов отлично видел, как глубоко задели его слова Екатерину II, взявшую под защиту принца Нассауского. Надменный вице-адмирал потерпел при атаке шведов тяжёлое поражение и едва ушёл от плена.

Екатерина II поспешила спасти Нассау-Зигина и заключила мир со Швецией. Воронцов был в Ревеле и знал, какою ценою покупался этот мир для России.

Они помолчали. Пауза слишком затянулась. Екатерина поняла: она ничего не узнала от графа. Она злилась и незаметно кусала подкрашенные губы. Воронцов приметил и был доволен. Он выиграл и на этот раз: главнокомандующий Брюс пошлёт курьера вслед Радищеву.

Александр Романович хотел встать, но вдруг императрица спросила его о внешней торговле, о делах коммерц-коллегии.

— Курс рубля заметно падает, — сказал Воронцов.

Екатерина II слышала об этом от обер-полицмейстера, ежедневно докладывающего о происшествиях в городе, о ценах на съестные припасы и товары, о разговорах в народе, о суждениях английских, голландских, генуэзских негоциантов.

— Займы помогут, граф.

— Ваше величество, я всегда был против займов и сейчас не одобряю этого. Займы — бремя отечества. Они подрезают крылья внешней торговле, ослабляют могущество России в глазах Европы…

— Вице-канцлер граф Остерман иного мнения.

Александр Романович быстро поднялся.

— Ваше величество, у каждого своя голова на плечах…

Екатерина II сделала вид, что утомлена беседой.

Граф Воронцов отвесил низкий поклон и оставил апартаменты царицы.

К подъезду Зимнего дворца подкатила парадная карета. Слуга в ливрее услужливо открыл дверцу с графскими вензелями. Карета покатилась по мостовой, пружиня на мягких рессорах. Воронцов обдумывал теперь содержание писем сибирским губернаторам с просьбой облегчить участь изгнанника и оказывать ему в трудном пути помощь и поддержку.

«Буйная головушка, что натворил! Какая книга вышла из-под его пера! Сестра, княгиня Дашкова в испуге назвала книгу набатом революции. Она права».

Воронцов содрогнулся при этой мысли. Граф, в узком кругу своих людей резко отзывающийся о просвещённом деспоте на престоле, о распутстве Екатерины, всё же не ждал такой дерзости от Радищева, смело обвинившего самодержавие. Граф, снисходительно и доброжелательно относящийся к вольнодумцу, служившему под его началом в коммерц-коллегии, иногда легко журил его по работе, удивлялся честной и самоотверженной решимости, но никогда не одобрил бы подобных резких суждений автора. Они были чужды графу.

Воронцову пришлась по душе страстность Радищева, с какой он высказывал свои суждения и мнения в коммерц-коллегии. И эта страстность увлекла Александра Романовича: было приятно следить за изложением взглядов Радищева на торговлю, экономику, политику. И хотя Радищев не высказывал ему своих сокровенных замыслов, граф, одобрительно отзывавшийся о нём по службе, ценивший его ум, всё же подозревал в нём бунтаря. Однажды Воронцов сказал Радищеву:

— Дерзким словом своим не наделайте глупостей.

— Я поступлю, как повелевает мне совесть, — ответил Радищев.

Граф не предостерёг его тогда, а потом было уже поздно. Воронцов всё это время испытывал странное, почти необъяснимое чувство виновности перед Радищевым, словно совесть его не была чиста и он в чём-то поступил неправильно, предосудительно. Внутренне подталкиваемый этим чувством виновности, граф как бы исправлял теперь свою ошибку вмешательством в судьбу несчастного. И вот сейчас, когда можно было на свершившиеся события взглянуть словно со стороны и более трезво отнестись к ним, Александр Романович сознавал, что не сумел распознать замыслы Радищева и во-время остановить его.

В памяти заново всплыло письмо сестры. А ведь она предупреждала его значительно раньше о вольнолюбивых мыслях Радищева, упрекала его в том, что он протежировал ему, называя чуть ли не единомышленником вольнодумца. Так были оценены и поняты отношения Воронцова к Радищеву и при дворе. Граф узнал об этом позднее от сестры, друзей и всё-таки не сожалел теперь, когда ему выпал жребий проявить заботу о несчастном.

Звонко цокали подковы лошадей. Резвый графский цуг гнедых вынес карету на Ново-Исаакиевскую улицу. Воронцов машинально отдёрнул батистовую занавеску дверцы.

Перед ним был, дом Безбородко. На Ново-Исаакиевскую дом графа выходил невзрачной, окрашенной в серые тона тыловой стороной, почти не отличимой от соседних построек. С фасада же дом сверкал колоннами из полированного гранита с бронзовыми основаниями и капителями, мраморным наверху балконом.