Петербургский изгнанник. Книга вторая

— Уж разве что по-человечьи, — поняв, что земский исправник не отступится от него, сказал Савелий Прейн.

— Вот и ладно поговорили…

— Ладно-о, — протянул купец, вытирая пот, катившийся со лба.

— Я зайду к тебе, Савелий Дормидонтович, чашечку чайку испить…

— Милости просим, — сказал Прейн. — Позвольте пойти.

— С богом.

Выходя из земской канцелярии, Прейн думал:

«Разорит, подлец, разорит. Сатана, а не исправник! Уже пронюхал о прибытках. А говорит-то, словно блины с маслом ест, окаянный, ирод».

— Тьфу! — отплёвываясь, произнёс Савелий Прейн. — Будто сердце чуяло беду… — и не зная ещё, сколько и что придётся дать исправнику в «подарочек начальству», купец прикидывал уже в голове, с кого же ему теперь взыскивать эти непредвиденные издержки.

Довольный разговором с купцом Прейном, который особенно не противился, а оказался согласным, земский исправник, потирая руки, прохаживался из угла в угол просторной канцелярии, обдумывая, как бы ему сделать так, чтобы выдворить куда-нибудь Савелия Дормидонтовича и позабавляться с его женой. Уж больно хороша была собой Агния Фёдоровна, женщина, что надо, вся в цвету.

Возвратился Кирилл Хомутов и прервал сладкие мысли Дробышевского об Агнии Фёдоровне.

— Ну, вот что, — напуская на себя деловой вид, произнёс исправник. — Дойдём-ка вместе до воеводского дома, поглядим на учёные дела поселенца-то…

— Как изволите, — согласился канцелярист.

Вдвоём они направились к Радищеву и застали его в огороде занимающимся опытами и наблюдениями за ростом посаженного картофеля.

— Что за дела? — подходя к Радищеву, спросил земский исправник.

Александр Николаевич приподнялся.

— Развиваются нормально. Поведение хорошее, — ответил Радищев.

Киренский исправник последние слова отнёс к самому Радищеву.

— Не совсем, сударь, — наставительно заметил он. — Жалуются, непотребно вёл себя в христово воскресенье…

— То есть как?

— Охоту учинил в саду во время обедни. Богохульство проявил…

— Да, было, было, — косача снял, — смеясь, признался Александр Николаевич, — жирный попал, не ожидал даже…

— Можно ли подобное делать?

— Винюсь, господин исправник, не утерпел. Азарт, азарт охотника…

— Чтоб не было сего более, — и спросил. — Свыкся?

— Надо привыкать и привыкнешь…

— Оно, конечно, и так. Поглядеть зашел твою жизнь. Показывай…

Они вышли из огорода на внутренний двор. Дробышевский увидел под сараем коляску на рессорах и, подойдя, восхищённо произнёс:

— Хороша-а!

Тронул рукой запылившиеся крылья, коробок.

— Не ездишь?

— Нет, — отозвался Радищев. — Некуда и роскошно для ссыльного…

— Верно. В ней начальству ездить…

— Иван Алферьевич прислал мне, да ни к чему коляска…

У земского исправника разгорелись глаза.

— Отдай мне, — выпалил он прямо.

— Возьмите, всё равно стоит…

Дробышевский, признаться, не ожидал такого скорого согласия со стороны Радищева, думал, что тот воспротивится и откажет ему в просьбе или вздумает продать коляску и заломит за неё большую цену. И земский исправник сразу как-то обмяк.

— Спасибо, сударь, — он взглянул на канцеляриста Хомутова и вспомнил, как тот заступился в разговоре за Радищева, хотел сказать сейчас, что, действительно, видно, добрая душа у ссыльного барина, но вместо этого проговорил:

— Так я за колясочкой Кирилку к вечеру подошлю… — у него мгновенно мелькнула мысль, что под предлогом испробовать колясочку он прокатится на ней и пригласит с собой в прогулку Агнию Фёдоровну.

— Подошлю к вечерку, — повторил Дробышевский.

— Пожалуйста.

— Жалоб особых нету? — спросил исправник, чтобы показаться в глазах Радищева учтивым и благодарным.

— Не имею, — ответил Радищев.

— Будут какие, передавай в канцелярию.

— Хорошо.

И земский исправник, уходя, раскланялся с Радищевым.

7

В середине июня Александр Николаевич возобновил свои прогулки. Он заметил, что за ним особенно приглядывает Родион Щербаков, выспрашивает его, куда он уходит, но не обратил на это внимания. Думал, что солдат просто любопытствует.

Прогулки были не дальние, и Радищев уходил вместе с Павликом. Они взбирались на Илимские горы, и Александр Николаевич изучал, из каких пород они сложены, попутно рассказывал всё сыну, что интересовало того и что нужно было ему знать по минералогии.

Радищев старался найти места, на которые, как он выражался, «наложили бы свою печать древние катастрофы природы». Вскарабкавшись на горы, он в зрительную трубу осматривал окрестности, углублялся в гущу леса и искал там для себя новое и неизвестное.

И хотя здешний лес, заросший хвойными породами, казался мрачным, Александр Николаевич подолгу восхищался глухим и суровым сибирским пейзажем.

Вокруг Илимска на сотни вёрст простирались дремучие леса да топи. В тайге толстым слоем лежали мох и валежник. В дебрях даже летом не оттаивала почва и под мохом хранился лёд. Александр Николаевич рассказывал об этом Павлику. Указывая на старые ели, покрытые седым мохом и лишайником всегда больше с северной стороны, он объяснял сыну, как узнать по деревьям, где находится север, а где юг.