Петербургский изгнанник. Книга вторая

Александр Николаевич понимал: если она, не любившая жаловаться и говорить о своём состоянии, заговорила сейчас об этом, значит, ей было очень тяжело.

— Скоро, теперь скоро, — успокаивал Радищев.

Возки, занесённые снегом, добрались до Тобольска ранним утром, когда над землёй едва пробивался рассвет. Перестал итти снег. Пунцовая полоска зари, загоревшая над фиолетовым лесом, потом первые лучи солнца, как золото, брызнувшие на белые стены Кремля, заставили облегчённо произнести всех:

— Тобольск!

Посланный заранее из Тары, Ферапонт Лычков приготовил в заезжем доме комнату и, обеспокоенный непогодой, давно ждал приезда Радищевых. Уставшие ямщики помогли разгрузиться. И когда Александр Николаевич, рассчитываясь с ними по верстовым, дал им на чай, как обещал, старший ямщик недовольно тряхнул головой и строго сказал:

— Не обижай, барин, не в чаевых дело… По душевности согласились. Деньги что? Пришли — ушли…

— Возьми, Сидор Иванович, прошу тебя…

— Слово твоё сердечное — дороже денег… — сказал ямщик. — Сидором Иванычем назвал, а для всех я был Сидорка… Пожелаем тебе счастливой дороги…

Оба ямщика поклонились и сняли с головы свои малахаи.

— Нам на станцию пора.

— Спасибо вам, люди добрые, — проникновенно и с благодарностью проговорил Радищев.

— Прощевай, барин…

2

Сразу же послали за медиком коллежским асессором Иоганом Петерсоном. Тот, предупреждённый накануне, что должна приехать больная, явился немедля, готовый оказать помощь Радищеву — столичному чиновнику, возвращающемуся из ссылки помилованным новым императором.

Как только в комнату вошёл штабс-лекарь Иоган Петерсон, внешне вежливо-предупредительный, но, должно быть, во всём расчётливый человек, Александр Николаевич хорошо его припомнил. Он встречал коллежского асессора, когда в первый раз проезжал через Тобольск. О нём Радищеву говорил генерал-губернатор Алябьев. Штабс-лекарем было написано наставление для пользования людей и скота от сибирской язвы, вспыхнувшей в Тобольском наместничестве зимой 1791 года. Это наставление, указывающее неотложные меры для прекращения моровой болезни, было разослано губернатором по округе. Алябьев отзывался о коллежском асессоре, как о знатоке своего дела, медике, пользующемся уважением у тобольской публики.

Радищев припомнил: Иоган Петерсон держался тогда отчуждённо, сторонился его, хотя в городе были друзья, которые дорожили его обществом. Всё это живо встало перед Александром Николаевичем, как только сквозь холодноватые стёкла очков на него посмотрели серые глаза пытавшегося улыбнуться штабс-лекаря. И ровный пробор рыжеватых волос, курчавых по вискам, и жиденькая бородка, как мох, облегающая округлое лицо с двойным подбородком, и аккуратно повязанный синий галстук на белой, накрахмаленной манишке, и низкие предупредительные поклоны, и, наконец, расшаркивание ножкой — всё в штабс-лекаре не понравилось Радищеву, всё с первого мгновения внушило к нему антипатию.

Но что было делать? Услугами Петерсона охотно пользовались в знатных домах Тобольска. Александр Николаевич суховато отнёсся к штабс-лекарю, и к его визиту настроился заранее предубеждённо. После осмотра больной медик ничего определённого не сказал, а лишь констатировал:

— Хроническое простудное заболевание… Возможно осложнение… Горячка… Кризис не миновал… Ослаблено чрезмерно сердце…

— Какие меры следует принять?

Штабс-лекарь Петерсон вытянутым указательным пальцем с длинно отрощенным ногтем, похожим на птичий коготь, почесал двойной подбородок.

— Пропишу микстурку, а потом увидим. В нашем деле много предположительного, гадательного…

— Так ли, господин Петерсон? — не удержался Радищев.

— Непостижимые для ума хранит свои тайны человеческая натура…

Иоган Петерсон приподнял очки на лоб и серые глаза, сделавшиеся мутными, словно сказали Радищеву: «Со мной ли спорить вам?» Но будь у Александра Николаевича в эту минуту другое душевное состояние и другое отношение к штабс-лекарю, он поспорил бы с ним.

— Что необходимо больной?

— Внимание и, разумеется, лечение, лечение, лечение…

— Каково её положение?

— Не скрою, может быть опасным… Будем надеяться на милость божию…

— Я предпочёл бы верить знанию и опыту медика…

Иоган Петерсон опустил очки. Блеснувшие сквозь холодноватые стекла недоуменные глаза медика попытались улыбнуться.

— Я наведаюсь вечером…

Штабс-лекарь заторопился, учтиво раскланялся и оставил комнату.

Радищев, отсутствовавший при осмотре медиком Елизаветы Васильевны, тотчас же направился к ней. Он осторожно вошёл в комнату больной. Рубановская лежала на деревянной кровати, глубоко утонув в перине и пуховых подушках, накрытая тёплым одеялом. В домашней обстановке, среди кружев белья и простыней, Радищев заметил, как бледна была Елизавета Васильевна. На её почти бескровном лице совсем ввалились карие глаза, страдальчески поджались тонкие красивые губы полуоткрытого рта, волосы, не собранные в строгую причёску, прядями раскинулись на подушке.

Елизавета Васильевна приподнялась, и Александр Николаевич помог ей полуприсесть в кровати, подложил за спину подушки, подоткнул одеяло.