Петербургский рубеж

Капитан Александр Васильевич Тамбовцев.

Бесконечные таежные леса, засыпанные снегом кедры и сосны навевали на меня лирическое настроение. Половина пути осталась уже позади. Чем дальше на запад, тем более обжитые места мы будем проезжать. О, матушка Русь, ты и огромная, ты и пустынная. Лишь редкий хант или манси бродит по этим просторам с кремневым ружьем времен Наполеона, а то и с прадедовским луком.

Видимо, те же настроения обуревали и наших спутников. Вот смотрит задумчиво в окно Андрей Августович Эбергард. Быть может, эти бесконечные леса напоминают ему седую штормовую Атлантику. Пригорюнился у вагонного окна читающий электронную книгу ротмистр Познанский. Да, правы были древние: многия знания — многия печали.

«Мокрый прапор» Морозов тихонько терзает в углу расстроенную древнюю гитару, и выходит у него нечто длинное и заунывное, как песня казахского акына. Радости столько, что с ума сойти можно. Старлей Бесоев не выдерживает, отбирает у прапора гитару и забирает его на внеплановый обход постов. И снова наступила тишина.

Я знаю, какую книгу читает сейчас жандармский ротмистр, поскольку сам ее ему и дал. Прочтите и вы, советую: Елена Прудникова, «Битва за хлеб». Ужасное и леденящее душу повествование о бедственном существовании российского крестьянства и о тех методах, какими в нашей истории красный император Сталин решал эту проблему. И решил, по моему мнению, ровно на сорок лет, до левацко-идиотских экспериментов Хрущева, когда всё пошло вразнос. Мне было любопытно наблюдать за сменой эмоций на лице нашего милейшего жандарма. Не каждому дано узнать (слава богу!), в какую выгребную яму может провалиться Россия Серебряного века, если не принять экстренных мер. Правда, экстренные меры превратят Серебряный век в Век стали и электричества. При этом, возможно, удастся обойтись без стольких жертв, сколько их было в нашей реальности.

Жандарм осторожно отложил в сторону «читалку» и произнес:

— Господь Всемогущий, спаси и помилуй нас грешных! — ротмистр перекрестился и посмотрел на меня: — А вы-то, Александр Васильевич, что скажете?

— А что вам сказать, Михаил Игнатьевич? Вы не совсем корректно вопрос ставите.

Ротмистр вздохнул.

— Крамольная же эта книжка, Александр Васильевич, устои империи подрывает…

— Ну да, устои подрывает… — кивнул я, притворно соглашаясь. — Только учтите, что эти устои были давно уже подточены. Началось всё «Указом о вольности дворянства» 1762 года, а окончательно подкосила их проведенная через сто лет Крестьянская реформа 1861 года. Теперь эти самые устои прогнили настолько, что при малейшем толчке они рухнут, вместе со стоящим на них зданием российской государственности.

Конечно, кое-кто это понимает и пытается что-то сделать. К примеру, тот же Столыпин, нынешний саратовский губернатор, кстати, выдвиженец фон Плеве. Став премьер-министром России, он попытается подвести подпорки под покосившееся здание, но безуспешно. Точнее, кое-какие положительные результаты его реформа даст, но основного вопроса не решит. Основной же вопрос для нынешнего крестьянства — это выкупные платежи и безземелье. И как следствие — миллионы крестьян, которые из года в год не могут выплатить эти проклятые платежи и из-за этого живут буквально натуральным хозяйством, как в Средневековье. Какая уж тут механизация, какие удобрения? Всё мало-мальски накопленное уходит на оплату недоимок по выкупному платежу.

Общинные земли делятся на всё возрастающее количество хозяев, что приводит к тому, что крестьянский надел, в среднем составлявший в шестидесятых годах прошлого века 4,8 десятины на мужскую душу, нынче едва дотягивает до 2,8 десятины. А те, кто бросил свои наделы и подался в город на заработки, пополнил армию так называемых фабричных рабочих, которых нещадно эксплуатируют хозяева, а потом, когда выжмут из них все соки, выкидывают на улицу.

Я обратился к Познанскому:

— Господин ротмистр, вы хорошо знакомы с ситуацией, сложившейся в империи? Скажите мне, кто первый заводила при массовых беспорядках? Не те ли самые бывшие крестьяне, которые в городах растеряли все положительные качества, присущие российским крестьянам, но зато вобрали в себя все пороки городских босяков?

— Именно так, Александр Васильевич, — угрюмо ответил мне Познанский, — из этой категории так называемого пролетариата и выходят те, кто всегда готов участвовать и в погромах, и в бесчинствах, и в сопротивлении властям.

— А вы что предлагаете? — Андрей Августович Эбергард, заинтересовавшись нашей с ротмистром беседой, подсел к нам поближе.