Петербургский сыск. 1870–1874

Путилин оказался прав. Подполковник Вознесенский со времён учёбы в Тверском Кавалерийском Училище, куда попал в первый набор, оказался влюблённым в дочь одного из офицеров. Но судьба распорядилась по—своему, не баловала благосклонностью. Сперва развела влюблённых, а потом спустя несколько лет позволила им случайно встретиться на балу в Офицерском Собрании, вот с тех пор и начали они тайно встречаться в столице, так что не до мести было подполковнику, тем более в средствах он никогда не нуждался.

Но время, потраченное на батальонного начальника, Назоров не считал пустым, всё—таки приятно осознавать, что любовь – это не только исключительное право романов и повестей, а и простых человеческих жизней, когда люди, стремящиеся друг к другу, в силу обстоятельств призваны скрывать истинные чувства под маской равнодушия.

Василий Иванович даже имел возможность познакомиться с дамой сердца подполковника, но не решился беспокоить, а только навёл справки, уточнил сведения. Зачем лишний раз тревожить лишними вопросами, а вот отлучка младшего Вознесенского из гостиницы в ночь покушения на присяжного поверенного тоже нашла своё объяснение.

В пятом часу пополуночи примчался из Москвы муж дамы сердца подполковника, давно подозревавший жену в адюльтере, но здесь представилась возможность уличить женщину. Вот и пришлось ретироваться батальонному начальнику со второго этажа дома и прямо в грязь. Обыденно и просто.

Хорошо приказывать – заняться бароном Корфом, на самом деле не так всё однозначно. Про Павла Леопольдовича говорят только хорошее, но… всегда есть маленькое непредсказуемое «но»: как поведёт себя мужчина, узнав, что его законная супруга имеет на стороне любовника, притом гораздо старше не только себя, но и мужа? Вопрос, на который не сможет ответить никто, даже самая способная предсказательница.

Но… должен ответить сыскной агент.

Повторный разговор с Ираидой Карповной ничего не дал. Говорила, что муж на такой поступок не способен, да и как мальчишка придти к дому, чтобы выстрелить и бежать, как нашкодивший щенок, это не в обычае людей благородной крови. Вот дуэль – это другое дело, здесь нужна и выдержка и хладнокровие. В конце добавила, что не там ищет сыскная полиция, идёт по ложному следу.

Еремей, корфовский слуга, заметно нервничал, скрывая под маской невозмутимости клокотавший вулкан чувств.

– Господин Назоров, не следует быть таким назойливым, – и прикусил язык, что сказал не только лишнего, но и дерзил, хотя и маленькому, но полицейскому чину, притом человеку из дворян.

– Еремей, – Василий Иванович не обращал внимания ни на тон, ни на слова слуги, – Павел Леопольдович бывает в раздражённом состоянии?

– Как и любой человек.

– На что способен в таком состоянии господин Корф?

– Господин Назоров, ежели вы говорите об убийстве, то Павел Леопольдович никогда не опуститься до того, чтобы с приятелем подстерегать человека у дома и потом бежать, как мальчишка, заметая следы.

– Значит, раздражение проходит быстро?

– Именно так.

– Что бы сделал барон, если бы узнал об измене жены?

– Защитил бы свою честь.

– Понятно, тогда спрошу об этом у барона, – в задумчивости проговорил вполголоса Василий Иванович.

– Лучше было бы, если вы не стали беспокоить Павла Леопольдовича, тем более, что соперник мёртв и лучше не вбивать клин между супругами.

– Но должна же истина восторжествовать.

– Должна, – согласился Еремей, – но хозяина лучше не беспокоить. Он один раз от одного подозрения впал в ипохондрическое состояние духа, – слуга без запинки произнёс последние мудрёные слова. – Неужели нет иного способа, как выплёскивать такую правду наружу?

– Думаю, есть. Почему, голубчик, ты так ретиво отстаиваешь покой барона?

– Я его с детства опекаю.

– Значит, своих детей нет, – вставил Назоров.

– Отчего же, – Еремей посмотрел в окно, – Бог не обидел и сына послал.

– Годки с бароном?

– О нет, – почесал щёку, – мой помоложе будет.

– Такой же высокий, стройный.

– Куда там, – усмехнулся Еремей, – сын—то в деда пошёл, низенький и коренастый, как говорится, не в коня корм.

– Он тоже в столице?

Слуга пожевал губу, прежде чем ответить.

– При конюшне он.

– Могу с ним поговорить?

– О чём? – Поинтересовался Еремей.

– О жизни.

– Только не надо о Павле Леопольдовиче.

– Хорошо.

– И…

– Что?

– Немного не в себе мой Андрюша, – и добавил, – как его мамаша в гроб сошла, так он умом немного и повредился.

Низенький, коренастый, казалось, что надень на Андрюшу доспехи и готовый Илья Муромец. Совсем детское лицо с редкими волосами и карие глаза, взирающие с такой беззащитностью, что по спине пробегала волна холода.

– Здравствуй, Андрей, – произнёс Василий Иванович.

– Здравия желаю, – улыбнулся молодой человек, которому можно было дать одновременно и шестнадцать лет от роду, и пятьдесят.

– Вот, Андрюша, – сказал Еремей, – с этим господином надо поговорить, – и красноречиво посмотрел на сына, сжав губы.

– Ты позволишь, поговорить с твоим сыном наедине?

Еремей постоял, переминаясь с ноги на ногу и сгорбившись, словно от непосильной ноши, пошёл в дом.

– Как лошадки? Не беспокоят?