Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Увы, я здесь временный жилец, – взгляд Тимофея скользил по кабинету, выискивая, что может привлечь внимание сыскных агентов, сразу же иметь возможность отказаться, не мое, а там пусть разбираются. Хозяин, господин Власов, разве ж упомнит, что там осталось от прежних жильцов, – мои книги, носильные вещи, вот, пожалуй, и весь мой скарб.

Через четверть часа на столе появилась заветная шкатулка, надежда на будущее.

– Это ваше?

Синельников исподлобья посмотрел на обитый медными полосками невзрачными потемневшими от времени предмет, соображая, что ему сказать, но потом вспомнил, что там расписки с его именем, письма, тяжело вздохнул:

– Да, это мое.

– Что там находится?

И Тимофей перечислил.

– Разрешите ключ?

Синельников снял с шеи простой витой шнурок и протянул Соловьеву, тот вставил ключ в щель замка и ив кабинете раздался сухой щелчок. Иван Иванович посмотрел на Путилина, который пожал плечами и, предвосхищая вопрос. Сказал:

– Иван Иванович, это ваше дело, действуйте.

Надворный советник перебрал несколько бумаг и нашел искомую за подписью Задонского, в числе нескольких других передал письмоводителю, ведущему протокол обыска:

– Присовокупите к списку изъятого в ходе обыска.

Письмоводитель, не произнеся ни слова, только кивнул.

– В чем меня обвиняют? – наконец, подал голос Синельников, обращаясь как буд—то бы ко всем, но пронзительный взгляд был устремлен на Путилина.

– Об этом мы поговорим в сыскном отделении.

– Я арестован?

Иван Дмитриевич выдержал немую паузу и потом кивнул надворному советнику, что можете ознакомить с постановлением.

– Да, – опять Соловьев открыл папку и достал второй лист, подписанный товарищем прокурора, – вы арестованы.

– И в чем собственно меня обвиняют?

– Пожалуйста, прочтите.

– Я не грамотный, – бросил в раздражении Синельников, – читайте сами.

– Тимофей Игнатьич, имея такую библиотеку, письменный прибор. – надворный советник указал рукой, – и как я вижу недописанный лист бумаги у вас на столе, – укоризненно пожурил Соловьев, – а еще говорите о неграмотности.

– Давайте. – протянул руку Синельников.

Через несколько минут лицо его еще более побледнело, на щеках заиграли желваки.

– Это все ложь, – и он бросил лист серой бумаги, перечеркивающей все его планы, на стол, – и вы можете доказать?

– Постараемся.

– Наслышан я о сыскной полиции, но чтобы честного человека…

– Поговорим об этом в другом месте, – Путилин прервал тираду Тимофея, резко вставая со стула, который зашатался, но не упал.

Синельников притих, даже плечи опустились вниз и. казалось, что он стал ниже ростом.

– Разрешите, хотя бы одеться?

– Ваше право.

Кроме расписки Задонского в квартире ничего найдено не было, да и не особо что—то искалось. Удачей казалось, что осторожный человек, каковым являлся Тимофей, не избавился за прошедшее время от процентных бумаг, ведь, наверняка, знал, что каждая из них номерная.

– Потрудитесь, сперва, подписать.

Синельников вскочил, вырвал у Ивана Ивановича перо, хотел бросить на пол, но сдержался и поставил подпись.

– Теперь позволите7

– Да, конечно.

Через час Синельников сидел в одиночной камере при сыскной полиции. Он дико оглядывался кругом.

Присел он на железную кровать, покрытой серым, выцветшим от времени, байковым одеялом, и с подушкой, лежащем поверх одеяла, в чистой наволочке.

Камера была довольно обширной комнатой, длинной и казавшейся очень узкой от высокого потолка. Стены были окрашены аршина на полтора от полу коричневой, и далее вверх до потолка желтою красками. Окно находилось почти под самым потолком и смотрелось черным провалом в неизвестность. На улице наступил поздний вечер. Дверь, хотя и низкая, но казалась тяжелой из—за железа, которым была обита, выше к верхней части небольшое круглое отверстие, в которое вставлено стекло. Небольшой деревянный лакированный стол и такой же стул дополняли убранство временного жилища Синельникова. отведенное законом.

Тимофей потер глаза, провел рукой по лбу, не сон ли это, но вглядываясь во все происшедшее с ним до появления в настоящей обстановке понял все, кажется веревочка перестала виться, конец близок. Он знал, что бывает за убийство, если отрицать все и не сознаваться. То каторга на полный срок, ежели же сознаться в содеянном, то господа судьи никогда более трети положенного законом срока не дают. Вот и задумаешься над положением, в которое попал, но не успел Синельников додумать, как отворилась скрипучая дверь и голос пробасил:

– На допрос.

Тимофей встал, одернул куртку и направился к двери. Сперва надо узнать, какими такими сведениями обладают господа сыскные, а уж потом иметь возможность пойти на попятную.

– Проходите, господин Синельников, – Иван Дмитриевич даже поднялся с излюбленного кресла, – присаживайтесь, – и указал на стул.

Арестованный вошел несколько развязно и с выражением уверенности на лице, что все разъяснится в два—три слова. В углу за маленьким столом сидел Соловьев, который взял на себя роль письмоводителя и приготовился вести протокол.

– Что вы честным людям покоя не даете, Иван Дмитрич, – сквозь гримасу неприязни заставил себя улыбнуться Синельников.